Он давно понял, что здесь не найдет ответов на свои вопросы. Ковбой ничего не знает. Если б знал – вел бы себя иначе. Нервничал и глаза бы прятал. С нетерпением ждал бы, когда гость уйдет. Изображал бы занятого. А не слушал бы себе музычку. Ему все равно, что случилось с боссом. Конечно, он не хочет занять его место. Он родился, чтобы стучать на барабанах, а в перерывах расхаживать в куртке с заклепками.

Но одну важную вещь этот ковбой все-таки сейчас сказал. Может быть, даже сам не понял, насколько важную.

Может, Матвеев вовсе не умный. Может, он вовсе не расчетливый, осторожный и спокойный – а просто делает такой вид?

Вдруг капитану пришла на ум хорошая мысль.

– Слушай, Вадим… Ты ведь хочешь найти Матвея?

– Конечно, – твердо ответил барабанщик.

– Как я понял, деньги у тебя есть…

– Есть.

– Тогда дай мне… – Разблюев напрягся, а капитан развеселился, но не подал виду, – дай мне лист бумаги. – Он написал семь цифр и фамилию. – Позвони вот этому парню. Он быстро приедет. Заплатишь ему, сколько скажет. Он обследует помещение на предмет подслушивающих устройств. Может, босса твоего давно пасли. Следили. По-тихому. А как собрали информацию – так и взяли его в оборот… Ты проверял его банковские счета? Может, оттуда уже кто-то деньги снимает?

– У меня нет доступа к его личным счетам.

– А у Марины?

– Этого я не знаю.

– Если я был с тобой груб – извини, – сказал Свинец. – Я человек жесткий. Я без мамы вырос. И еще: мне нужен номер твоего телефона. Будь на связи. Завтра я тебе позвоню. Наверняка нужно будет что-то уточнить.

Капитан слукавил. Завтра он работать не собирался. Пропавший виноторговец подождет. А поездка на родину, в деревню, к братовьям – это святое.

Матвей умирал почти четырнадцать минут.

Увидел во всех подробностях и знаменитый тоннель, и свет в конце тоннеля, и тьму в конце света, и те места, где свет и тьма становятся единым целым, а потом те места, где нет ничего, что было бы целым или единым.

Его долго несло по черным лабиринтам. Бросало то в холод, то в жар. Подкатывала и отступала тошнота. Мгновения полного расслабления сменялись периодами сильнейших судорог, когда каменели, напрягаясь, даже ресницы, даже мочки ушей.

Вдруг все прекратилось, он словно повис внутри самого себя, – и вот вспыхнули перед глазами тысячи ярких молний, необъятная и простая картина живого и мертвого мира предстала во всей ее гармоничной законченности; мозг прояснился до последней степени, и в одно короткое мгновение в нем засверкали исчерпывающие ответы на все вопросы, сводившие с ума человечество на протяжении десяти тысяч лет его истории. Есть ли Бог, в чем смысл жизни, что такое путешествия во времени, и вечная молодость, и философский камень, и инопланетный разум. Но и ответы, и тем более сами вопросы теперь показались Матвею примитивными, несущественными. Так старец снисходительно усмехается юношеской наивности.

– Господи, как все просто! – воскликнул он, чувствуя все усиливающийся восторг, и очень скоро новопреставленный раб божий целиком отдался этому восторгу. Все уравновешено, понял он, задыхаясь от наслаждения. Страх смерти, испытываемый всяким человеком на протяжении всей его жизни, неминуемо и логично компенсируется сильнейшей эйфорией, когда умерший наконец оказывается на той стороне. Это же так просто!

Он долго смеялся. Хохотал, захлебываясь. Целую вечность. Пока не понял, что кто-то находится рядом, скромно и с нечеловеческим терпением ожидая, пока новичок не успокоится.

– Кто ты? – спросил Матвей.

– Здесь никого нет.

– А с кем я говорю?

– Сам решай.

– С Богом? – осторожно предположил Матвей.

– Разумеется, нет. Бог не разговаривает. Он дает понять.

Ответы отдавались в голове гулким многократным эхом; звуки низкие, необычайно приятного, комфортного тембра; было ясно, что произносивший их, кто бы он ни был, исполнен к собеседнику большой симпатии.

– Я умер, да?

– Да. Прими поздравления.

– Я не хочу умирать! Вернее, не хотел…

– Ничего не поделаешь.

Матвей сглотнул слюну.

– Но я не верю, что умер! Я чувствую свои руки и ноги. Пошевелить не могу, но чувствую… Я могу говорить. Шевелить губами. Дышать могу… Плакать могу. У меня по лицу слезы текут… Горячие…

– Так расстается с тобой твое тело. Прощается. Вспомни: если живому человеку отрезают конечность, ампутируют – она еще долго потом его беспокоит. Фантомные боли – так это называется. А ты лишился всего тела. Рук, ног, кожи, нервной системы… Спинного и головного мозга… Тебе кажется, что ты дышишь, мыслишь, делаешь выводы, произносишь слова – но все это остаточные явления.

– Иногда я чувствую боль.

– А чего ты ждал? Когда ты родился, тебе тоже было больно. Ты появился на свет в результате длительного процесса. Девять месяцев созревал в материнской утробе. Неужели ты думаешь, что смерть – менее короткий и сложный путь? Это долгая дорога. Один этап сменяет другой. Сначала все смеются. Наслаждаются. Но это быстро проходит. Потом многие горюют. Особенно молодые. Для стариков – тех, кто при жизни подготовился, – все проходит сравнительно безболезненно…

Матвей подумал и спросил:

– Скажи, кто ты?

– Сам решай.

– Ангел?

– Пусть будет ангел. Или – бес. В данном случае это несущественно. Я – часть тебя. Я – это парашют, смягчающий удар. Ты, как всякий другой живой, носил этот парашют в себе всю жизнь, ничего о нем не зная. И вот в момент смерти он тебе пригодился. Смягчил удар…

– Как мне тебя называть?

– Любым именем.

– А как ты сам себя называешь?

– Никак. Я пробуду рядом с тобой недолго. Как только ты адаптируешься к своему новому состоянию – я исчезну. И ты забудешь обо мне.

– Все равно я не верю, – повторил Матвей, удивляясь собственной отваге. – Я не умер. Разве это смерть? Это аттракцион! Если я умер, почему мне было так весело?

– Потому что ты – отмучился, – мягко прозвучало в ушах. – Это живые плачут. А мертвые в основном веселятся.

– Я не умер, – тупо повторил Матвей. – Я живой! Я не верю!

Вместо ответа повисла пауза.

– Что надо сделать, чтобы ты поверил? Может быть, желаешь посмотреть на то, что от тебя осталось?

Мрак перед глазами Матвея стал редеть, проступили очертания стен, мебели, медленно задвигались в полутьме две бесформенные фигуры, третья неподвижно покоилась на диване у стены: рыхлое, неестественно изогнутое тело, скрюченные пальцы сжимают край простыни. В лежащем Матвей угадал себя, в двух других – Никитина и Кактуса. Грузный депутат, закрывая и открывая воспаленные глаза, мелко тряс головой, его приятель выглядел более спокойным и даже курил сигарету.