До самого вечера офис походил на встревоженный улей. Из курилок валил клубами дым, беспрерывно кипятились чайники, а в отделе выпуска скучали копировальные аппараты и принтеры. Никто не работал.

Софья весь оставшийся день не находила себе места. «Вот это да!» – беспрерывно крутилось в голове, превращаясь в ритмичную безостановочную мелодию: «ВОТ-ЭТО-ДА-ВОТ-ЭТО-ДА-ВОТ-ЭТО-ДА!» Ванда из своего угла следила за каждым ее шагом. Ну и пусть ее… пусть следит. Софья разминала горячие пальцы, тихо отхлебывала ледяную воду, но огонь внутри не унимался. Она обнимала запотевшую бутылку обеими руками. Не азарт теперь охватил ее – она сама стала азартом. Подпрыгивающим шариком в рулетке, который определяет судьбу красного и черного, роковой картой в колоде Таро, выигрышным лотерейным билетом, который никому не хочет отдаваться. Ждать вечера, мансарды, волшебного потока было невыносимо, нестерпимо до боли. Офис снова душил ее. Но не как раньше, не той мертвой давящей хваткой, как душит жертву змея. Он лишал ее воздуха, как консервативный провинциальный театр не дает вздохнуть полной грудью талантливому актеру. Хватит. Хватит с нее офиса, нет больше терпения вытягивать эту фотографию по крупинке, нестерпимо хочется увидеть ее всю сразу, целиком, пора выходить на большую сцену.

Софья уже надевала куртку, когда в кармане пиджака что-то хрустнуло, и она вспомнила про последнюю открытку. Черт с ней, в другой раз отдаст. Разве что… Она достала из ящика стола конверт, подписала его и осторожно опустила внутрь открытку. Ее ожидания оправдались – на выходе, возле кабинки охранника, лежали на столе несколько пакетов от курьерской службы. Она так и знала, что в сегодняшней суматохе Леночка забудет вовремя забрать снизу почту для шефов. Сдавая ключ, Софья нарочно уронила его на пол, со стороны охранника. Пока тот нагибался за ключом, она достала из-под куртки конверт и быстро засунула его в серединку стопки документов с нужной фамилией в графе «Кому».

Любопытно, прочтет он открытку сегодня или завтра, и прочтет ли вообще, и проявится ли что-нибудь еще на фотографии, если Софья не увидит, как действует на него открытка?

На клумбе, недалеко от выхода, лежало разбитое кресло – его до сих пор никто не убрал. Пластиковая ножка с разломанным колесиком беспомощно торчала вверх. В порванной спинке вяло ковырялась серобокая сорока. У Софьи во рту появился на мгновение горький, неприятный вкус, как будто в рот попал листик полыни. Она отвернулась и зашагала в сторону дома, обходя лужи. Несмотря на серый, дождливый вечер и понурые лица спешащих домой людей, ей все время хотелось улыбаться. В общей лишенной цвета мгле вокруг нее светилась персональная радуга – аура бесшабашной детской игры.

Каждая открытка пробивала брешь в чужой целлулоидной оболочке, вытаскивала из-под толстого защитного слоя настоящие чувства, пусть страх, пусть шок, но естественные, непридуманные, живые. Нет, Софья не испытывала в офисе того восхитительного созвучия, эхом пронизывающего все ее существо, как с особенными покупателями в отделе упаковки, но этих чувств оказалось достаточно, чтобы волшебный поток, хранящийся в открытках, проявлял фотографию, и все остальное: косые взгляды, бессмысленность работы, запахи офисных вечеринок, унылая серость здания – перестало иметь значение. В царстве пыли и бумаги потихоньку пробуждалось что-то созвучное ей самой – одна-единственная, пока еще очень тихая, но родная нота в чужой и холодной офисной симфонии.

Больше всего Инге хотелось узнать, где сейчас Роза. Но собеседница не спешила отвечать на этот вопрос. Она рассказывала долго и подробно, словно очень долго ждала, что однажды кто-нибудь придет и начнет ее расспрашивать. Похоже, она не знала, насколько близки были на самом деле тетя Марта и ее мать, или не хотела об этом говорить. Сказала только, что ее бабушка с дедушкой, родители Розы, эту дружбу, мягко говоря, не одобряли. Девочки познакомились еще в школьные годы, они вместе занимались в художественной школе и с тех самых пор были не разлей вода, даже ночевали частенько друг у друга. Ничего удивительного, что Инга не нашла Розу в Одноклассниках – она не знала, что Марта училась в художественной школе. Бабушка переживала, что Роза с Мартой все время проводят над какими-то дурацкими аппликациями, совсем не ходят на танцы и не встречаются с молодыми людьми. Бог не дал ей самой больше детей, она всю жизнь мечтала о внуках и больше всего боялась, что Роза останется старой девой. Но та по-прежнему все вечера проводила у себя в комнате или у Марты.

Однажды Роза подарила матери на день рождения роскошную песцовую шубу. Родители забеспокоились, но она отвечала, что нашла очень хорошую работу для художников на дому. В доме появился цветной телевизор и настоящий кассетный магнитофон, импортная стенка и хрустальная посуда, а еще Роза раздобыла где-то шикарный антикварный комод, запирающийся на хитрый замок. Все больше и больше времени она проводила взаперти у себя в комнате, Марта заходила в гости все реже. Роза стала плохо выглядеть, сильно похудела. Бабушка доставала для нее фрукты зимой, покупала на рынке варенье, заставляла хотя бы раз в день гулять. Потом у бабушки стали болеть ноги, и она все чаще просила погулять с Розой молодого бухгалтера, который жил в соседнем подъезде. Роза все посмеивалась, что в наказание за то, что ребенка назвали «Львом», бог сделал его маленьким, тщедушным и беззащитным зайцем, но гулять все же соглашалась. Как-то раз она сходила в театр, вернулась в слезах и несколько дней никуда не выходила. А через месяц сыграли скромную свадьбу. Спустя год родилась дочь Дина. Они теснились теперь впятером в двушке, в комнате молодоженов два угла были отгорожены ширмами: в одном стояла детская кроватка, а в другом – комод и маленький столик, за которым Роза работала. Крыша все время протекала, сквозь окна, несмотря на толстый слой ваты и плотные белые полоски на рамах, просачивались сквозняки, Дина часто простужалась, потом долго, натужно кашляла и капризничала, когда бабушка вливала в нее очередной травяной отвар. Но Роза повеселела, стала улыбаться, исчезли поселившиеся, кажется, навечно глубокие тени под иссиня-черными глазами. Она продолжала работать, даже когда была уже на сносях и когда бессонными ночами убаюкивала ребенка. Подрастающую Дину баловали шоколадными конфетами и красивыми платьями, потом стали появляться яркие заграничные игрушки. Бабушка души не чаяла во внучке, отдавала ей все свое время. Дом наполнился тихим уютным счастьем, семейные праздники случались гораздо чаще мелких ссор.

В один из сонных семейных вечеров, когда Лев читал газету, почесывая наметившуюся лысину, Дина переодевала куклу, а Роза гладила постельное белье, бабушка оторвалась от вязания и сообщила:

– Хорошо, что ты больше не общаешься с той несносной девицей.

– Почему? – спросила Роза, сразу же поняв, о ком речь.

– Я слышала, ее посадили. Какая-то темная история. То ли за воровство, то ли за хулиганство.

– Да? Действительно, хорошо.

Тем же вечером, когда Роза расчесывала длинные черные волосы дочери, Дина спросила:

– Мам, а почему у тебя руки такие холодные?

– Наверное, я просто сегодня очень устала.