Она не может обрести покой, ее разум, тело и душа пребывают в смятении. Ветер зовет ее, искушает, побуждает скинуть одежду и окунуться в его прохладный поток, остудить разгоряченную плоть. Вот пример ее испорченности. Другой был нынешним утром, когда она произнесла слова, которых не следовало произносить. Не следовало думать о невозможном, просить поцелуя…

Ей хотелось узнать, что такое поцелуй. Она не подозревала, что он обладает властью подчинить себе все тело. Она не подняла рук, но кончики пальцев покалывало от желания обнять этого человека. Даже пальцы ног горели от новых ощущений. Хотелось подвигать ими, избавить от покалывания и волны тепла. Он целовал ее, а она стояла неподвижно, погруженная в пронизывавшие ее разнообразные ощущения.

Мэри-Кейт никогда не захлестывала такая волна чувств. Что-то похожее на радость поднялось в груди, переполняя и угрожая взорваться. Она подняла руки и положила их ему на плечи, найдя то место, куда их следовало положить, словно все это было создано именно для этой цели. Она встала на цыпочки, чтобы полнее насладиться его поцелуем и прикосновениями. Словно огненная лента протянулась от рук к ногам и обратно, а потом проникла в глубь ее тела.

Когда его язык коснулся ее языка, она вздрогнула от удивления. Все ее существо содрогнулось от восторга. Дыхание в груди стеснилось, как будто она надела тугой корсет, губы пылали. Ей казалось, она этого не вынесет. Арчер, похоже, знал, как доставить поцелуем удовольствие.

Мэри-Кейт вдруг подумала, что слишком любопытна в отношении мужчин и поцелуев. Возможно, она слишком восприимчива, ее легко покорить. И еще — она совершенно околдована…

В ответ на невысказанные мысли с неба упала звезда. Насмешливо защебетала птица. Снова воцарилась тишина — глубокая, темная, подавляющая.

Она должна покинуть это место.

Когда месяц назад она оставила Лондон, то была полна надежд, уверена, что в конце пути ее ждет радость. А сейчас ее разумом владеют призрак и страстное желание того, чему не суждено случиться. Перед ее глазами возникло лицо. Не ангельское личико в ореоле светлых локонов, а другое — с черными глазами, сверкающими раздражением, ртом, кривящимся в насмешливой улыбке, упрямым подбородком.

Нет. Пожалуйста! Она тряхнула головой, чтобы развеять наваждение, но образ Арчера не так-то легко отогнать. Он не исчезал, и она заметила в этом лице то, чего не видела раньше: неотступную решимость, как и у Алисы Сент-Джон.

Как странно, что здесь, в этом месте, эхо ее голоса звучало лишь слабым возражением. За исключением того утра, когда Мэри-Кейт чуть не умерла от ужаса. Алиса, казалось, примирилась с ее присутствием в Сандерхерсте, словно задумала именно это.

Какая чепуха! В Сандерхерсте ничего для Мэри-Кейт нет, кроме соблазна, исходящего от Арчера Сент-Джона. Тут ее ждут только неприятности и сердечная боль.

Уходи-ка отсюда подальше, Мэри-Кейт, чтобы не слышать голоса Арчера Сент-Джона, чтобы воспоминания о нем не заставляли тебя в отчаянии стоять у окна. Наверное, пройдет много времени, прежде чем ты забудешь это утро и неистовое желание оказаться в его объятиях.

Ты просила поцелуя. Ты приняла бы и больше.

Здесь нет для тебя места.

Вот она — правда.

В работе лакея нет ничего особенного, думал Питер Салливан, хотя всяких правил не меньше, чем на корабле. Однако трудно принимать все это всерьез, как хотел бы от него замшелый Джонатан, ведь здесь нет опасности очутиться за бортом или помереть от дизентерии. Но раз уж мажордом хочет, чтобы серебро было начищено, он будет чистить его, пока сами небеса не увидят в нем свое отражение.

Он отставил суповую миску и поудобнее уселся на высоком табурете. К чему он так и не привык за пять месяцев, что находился на суше, так это к немыслимой тишине Сандерхерста. На корабле бывает тихо только во время бури, когда один шквал затих, а следующий еще не обрушился и все затаили дыхание, прислушиваясь, не ломается ли мачта, не слышно ли шума хлынувшей через пробоину в корпусе воды, — шума, от которого холодеет нутро. Но даже и тогда в тишину врываются рев воды, треск дерева и удары волн в борт корабля.

Будь он проклят, если не счастлив вдалеке от всего этого!

Он ухмыльнулся и, напевая про себя какой-то мотивчик, взял поднос, украшенный причудливыми завитушками, в которые как раз и набивается грязь. Окунул тряпку в уксус, потом в соль и принялся за дело.

Может, он и был рожден для моря, а может, слишком оголодал, чтобы продолжать питаться воздухом, и согласился на любую работу, лишь бы выжить. За пять лет, проведенных на одном из кораблей его величества, он понял, что страх, который испытываешь каждый Божий день, не стоит того. Он не был трусом, не трусливее любого другого. Просто хотелось знать, откуда ждать опасности, но матушка природа, скверная подружка, всегда подбросит шторм посреди Средиземного моря или ураган, когда до Карибских островов всего день пути. Нет, он хочет видеть опасность в лицо, поэтому и ушел с корабля его величества «Улисс», не забыв о сбережениях, и нашел вполне подходящее место, где полы намертво прибиты, а подниматься вверх приходится только по лестнице, а не по мачте. И даже чистить серебро не так уж трудно…

.. Ее выдали тишина и старание, которое она приложила, чтобы не услышали. Он, может, и не заметил бы, как она прошла мимо буфетной, если бы девушка не кралась на цыпочках, как в одной из японских пьес, которые ему довелось увидеть.

— Вроде уже не полночь, когда самое подходящее время отчалить?

При звуке его голоса она подпрыгнула чуть ли не на фут Со страху небось сердце в пятки ушло: вон как она на него взглянула, прислонясь к стенке и прижав руку к груди.

— Еще толком и не рассвело. Может, хоть позавтракаете. На сытый желудок и прощаться легче.

Она покачала головой, уставясь на него широко раскрытыми глазами.

— Как хотите, — сказал он и отвернулся, снова напевая песенку, которую запомнил, когда они стояли в каком-то испанском порту.

Приятная песенка, про сеньориту, которая наложила на себя руки из-за любви. У него никогда не было времени даже на шашни с девицами, не то что на любовь, но он был бы не прочь попробовать.

— Вы скажете, что видели меня? — спросила она.

Он сосредоточенно отчищал противный букетик роз, весь в мелких бутонах, за которые грязь цепляется, как старая дева за свою невинность.

— Скажете?

— Я еще не рехнулся, чтобы отвечать ветру. Если только он не свистит о надвигающемся шторме. А сейчас нет, дует легкий бриз — надоедливая штука, шепчет над ухом, так и хочется отогнать, как муху.

— Спасибо вам.

— Вот, а сейчас задул посильнее. Интересно, погода переменится к худшему?

— Вы здесь недавно? — спросила она у него за спиной.

— Угу, неделю, не больше. — Он не повернулся.