— Предложение правильное. Вероломное поведение Булганина было равносильно предательству. — Тут Никита Сергеевич буквально процитировал выступление самого Николая Александровича на собрании актива Московской городской организации КПСС 2 июля 1957 года. — С деловой стороны — Булганин человек нецепкий.

Товарищи верно поняли, куда клонил первый секретарь ЦК. Аверкий Аристов предложил кандидатуру самого Никиты Хрущева, тот поначалу словно бы нехотя согласился. Уже для проформы предложение поддержали Леонид Брежнев, Николай Игнатов и Фрол Козлов.

Когда, казалось бы, вопрос можно было бы выставить на голосование, Никита Хрущев, по аналогии с Иваном Грозным и Иосифом Великим, пококетничал с верхушкой президиумной «боярской олигархии»:

— Мне лучше бы остаться секретарем ЦК.

Начались уговоры — в лучших российских традициях (к счастью, луком глаза никто не тёр). Пожалуй, наиболее тонко партию президиумного хора исполнил Леонид Брежнев:

— Приход т. Хрущева на пост предсовмина неизмеримо повысит авторитет Совмина.

В советской политической системе, в которой ЦК и Совнарком (Совмин) всегда были альтернативными центрами власти, занятие партийным лидером обоих ключевых постов было серьезным фактором сохранения властной гегемонии. Хотя единого «рецепта» тут не было. Сталин, заняв «ленинский» пост в 1941 году и много лет оставаясь номинально одним из секретарей ЦК, удерживал власть до самого конца жизненного пути (пусть и насильственного) в 1953 году, а Хрущев, как мы знаем, «благополучно» слетит с обеих политических институций в 1964-м[249].

На заседании Президиума 25 марта 1958 года Анастас Микоян капитулировал. Екатерина Фурцева высказалась, когда, казалось бы, всё было ясно:

— Предложение правильно. Я предлагаю поставить на Совмин т. Хрущева и оставить его первым секретарем ЦК.

И вот тут Екатерина Алексеевна допустила прямой просчет.

— Аналогию со Сталиным надо разбивать, — уверенно заявила она. Это при том, что аналогию со Сталиным Микоян провел именно в узком кругу — перед вынесением вопроса на официальное заседание Президиума ЦК КПСС, которое протоколировалось.

Положение отчасти спас Климент Ворошилов, который, признав правоту товарищей, не удержался от замечания:

— Боюсь, как бы не снизился уровень политической работы. Почему надо одного человека загружать? Авторитет партии и первого секретаря [ЦК и так] высок[250].

Климент Ефремович едва ли забыл, как в 1930 году он сам написал Сталину о необходимости лично возглавить правительство: «Ленин […] сидел бы в СНК и [оттуда] управлял бы партией и Коминтерном»[251]. Теперь же Ворошилов попросту не хотел, чтобы «Иосифа Первого» сменил «Никита Первый». И по сути, рискнул остатками своего авторитета, чтобы после «вторых двадцатых» не наступили «вторые тридцатые».

Однако Ворошилова, как водится, тут же поправили «товарищи» по Президиуму ЦК. С доводами Климента Ефремовича не согласился Василий Мжаванадзе. А потому в завершение Никита Сергеевич пустился в размышления:

— Компартии будут нас упрекать, тем более что мы сами советовали им перестраиваться, солидная-де часть членов КПСС неодобрительно отнесется. Ну и «жадничать» не подобает, а людей надо «выращивать»[252].

Пококетничав, Хрущев все же согласился, что к вопросу о его председательстве в Совмине можно будет «вернуться». И в итоге добился «рекомендации» (в дословном переводе на современный русский язык — предписания) ЦК Верховному Совету СССР: председателем Совета Министров СССР вместо Булганина становится Хрущев[253].

А Климент Ворошилов 29 мая допустил очередную политическую ошибку. Он умудрился высказаться в финском посольстве о том, что, если Шарль де Голль придет к власти, отношения Франции с Советским Союзом будут хорошими. Этим неосторожным заявлением он подставил Компартию Франции, за что был раскритикован 7 июня товарищами по Президиуму ЦК. В критике поучаствовала и героиня нашей книги:

— Тов. Ворошилов вступил с разговоры с корреспондентом об отношении к де Голлю до определения нашей линии. Морально — политич[еский] удар [нанесен Коммунистической партии Франции][254].

Климент Ефремович, как и всегда, когда он делал очередной ляп на международной арене, отнекивался:

— То, что написано было, — это выдумка. Моя вина, что я вообще вступил в разговор. Повод дал для разглагольствований. Винюсь, виноват[255].

Ворошилов пообещал дать официальное опровержение, однако и в этом его решили «подстраховать». Проект постановления Президиума ЦК по вопросу (то есть в том числе и написание текста опровержения) поручалось составить Отто Куусинену, Николаю Игнатову, Нурутдину Мухитдинову, Екатерине Фурцевой и Николаю Швернику[256].

* * *

Здесь, следуя хронологии, нам придется прервать повествование о буднях политического Олимпа, чтобы спуститься в мир олимпийского спорта. «Вклад» Екатерины Фурцевой в дело олимпийского чемпиона, футболиста команды «Торпедо» Эдуарда Стрельцова — едва ли не самый скользкий сюжет в ее биографии. Как известно, в 1956 году после победной Олимпиады в Мельбурне состоялось празднование в Кремле, и Екатерина Алексеевна Фурцева попробовала познакомить с 19-летним Эдуардом свою дочь Светлану (подробнее в личной жизни Екатерины Алексеевны мы расскажем в двух последних главах книги).

— Она так переживала за вас, — с пафосом произнесла хозяйка столицы.

По легенде, герой спорта, незадолго до этого принявший на грудь, при взгляде на Светлану Фурцеву энтузиазма не выказал. Что именно брякнул Эдуард Стрельцов, неизвестно. Свидетели расходятся в показаниях.

Первый вариант:

— Я свою Алку ни на кого не променяю. Спасибо.

Второй вариант:

— У меня невеста, я собираюсь жениться.

Третий вариант:

— У меня нет телефона, некуда будет звонить.

Далее начинаются явные несостыковки. Якобы пару лет спустя, 1 июня 1958 года, на стол первого секретаря МГК КПСС легла докладная с приложением документов об изнасиловании Эдуардом Стрельцовым «несовершеннолетней девушки»[257] (которая на самом деле была ровесницей футболиста). Для начала: к тому времени Екатерина Фурцева первым секретарем МГК КПСС уже не была, ее более полугода как сменил Владимир Устинов.

Конечно же, от Фурцевой как секретаря ЦК КПСС действительно мог зависеть ход «дела»: в советское время ни о какой независимости судей и речи не шло. Министр физкультуры и спорта или прокурор вполне могли, опасаясь резонансного дела, перестраховаться и направить записку в ЦК КПСС. Если она попала к Екатерине Алексеевне, она-то уж тем более должна была перестраховаться и отправиться к первому секретарю ЦК — «посоветоваться».

Сборная команда СССР по футболу на тренировке перед отъездом в Шотландию. Слева направо: Э. Стрельцов, В. Афонин, Э. Малафеев, В. Линев. 1967 г. [ЦГА Москвы]

Но и тут остается большая загадка — почему из всех секретарей ЦК записка о Стрельцове и его «деле» попала на стол именно к Фурцевой? Единственное объяснение: в Секретариате ЦК посчитали, что вопрос может иметь международный резонанс. Но, в конце концов, в «толерантных» западноевропейских странах к делам об изнасиловании относились и относятся с абсолютной принципиальностью. На наш взгляд, записка и приложение к ней должны были лечь на стол кого-либо из наименее авторитетных членов Президиума ЦК.

В любом случае Никита Хрущев действительно мог, придя в ярость, снять трубку, набрать номер Генерального прокурора Советского Союза Романа Руденко и отдать судьбоносное распоряжение:

— Посадить, и надолго![258]

Как известно, прокурор