Больше не говорили. Лигистанов шел впереди широкими журавлиными шагами, ссутулившись, наклонив вперед голову. Думал о чем-то. Те, кто знали его, считали, что Лигистанов странный, с причудами, офицер, но одаренный и технически грамотный. Многие находили в нем даже струнку исследователя.

Каждый раз, как только лейтенанту приходилось сталкиваться с неисправностями в технике, он на глазах менялся: начинал петь, балагурить, смеяться. В другое время он был молчалив и сосредоточен, постоянно чем-то озабочен. Должно быть, именно это мешало ему порой чистить сапоги, тщательно следить за своей внешностью. Но зато в тетрадях Лигистанова всегда был полный порядок. Каждый лист он исписывал ровным круглым почерком, чертеж делал с особой тщательностью. По вечерам лейтенант занимался английским языком и кибернетикой — страшно не любил попусту тратить время.

Гаврилов лениво тянул ноги, однако старался не отставать от лейтенанта. Будь его воля, он никогда бы не пошел в эту черную ночь. Но на то его воли не было. Да и у лейтенанта, наверное, не было на то своей воли. И это как-то успокоило Гаврилова, даже чуть расположило к Лигистанову.

Сапоги глухо стучали по бетонке, над головой чисто светила ехидно улыбающаяся луна.

— Тьфу ты. Смотреть не хочется, — сказал вслух Гаврилов.

Офицер свернул в лес, на тропку. Под ногами зашуршала сухая листва. Запахло сосной и отавой. Вдруг впереди, где-то в темноте, зашумели кусты и что-то тяжело ухнуло — лейтенант споткнулся.

«Чебурахнулся», — прыснул со смеху Гаврилов.

— Гаврилов, где вы? Осторожнее, тут кто-то дерево свалил, — голос лейтенанта был спокоен.

— Вижу, — отозвался Гаврилов и переступил через ствол осины. Лейтенант шел теперь прихрамывая, и Гаврилову было неловко за свое недавнее злорадство.

Ракета лежала на низких козелках действительно словно больная. Лигистанов обошел ее по-хозяйски, сдвинув на затылок фуражку и что-то прикидывая в уме. Гаврилов смотрел на него издали с удивлением. Полуосвещенное лицо лейтенанта казалось несколько старше, чем обычно, скулы и широкий лоб выделялись резкими, темными полосами.

— Гаврилов, несите инструмент. Займемся.

Сам лейтенант пошел куда-то, долго возился там и, вернувшись, расстелил на двух сдвинутых столах схемы.

— Люки открывать можете? — спросил Лигистанов.

— Могу, конечно. Руками я хоть что могу. И еще — мне бы топор или рубанок. А тут — ракеты. Изучи попробуй…

— Если взяться, изучить можно. Так с чего же начнем?

— Не знаю, мне все равно, — Гаврилов пожал плечами с явным безразличием.

— «Все равно» не выход, — спокойно ответил лейтенант.

Лигистанов не понимал этого человека и, откровенно говоря, презирал его за равнодушие. К чему? К ракетам! Даже простое любопытство чуждо было Гаврилову, точно ему все давным-давно известно. Другие солдаты спорили, носили под гимнастерками книги и читали их в любую выдавшуюся минутку. У них был и интерес, и любопытство, и гордость за доверенное им дело. Казалось, они влюблялись один за одним в ракеты, отдавали им всю теплоту своего сердца. И Лигистанов торжествовал — он не терпел, когда рядом с ним работали скучные и безразличные наблюдатели. А вот Гаврилов… Гаврилов считал себя человеком лишним, попавшим в подразделение Лигистанова по ошибке. Его пытались убедить в обратном, доказывали, что рядовой Костин тоже имеет неполное среднее, но, однако, он первоклассный специалист. Ничто не помогало. На боевой работе Гаврилов мог лишь снимать и одевать чехлы. После этого он обычно ходил со щеткой и наводил порядок. А может, в том-то и ошибка, что боевого дела не знал солдат?

Изредка лейтенант посматривал на Гаврилова и морщился: до чего человек неуклюже обращается с отверткой! Она глухо стучала, пока наконец солдат не высыпал в мешочки болты и не отошел в сторону.

— Открыли? — спросил лейтенант.

— Открыл.

Лигистанов стоял перед схемами и что-то искал в густой паутине линий. Неожиданно он заговорил, соглашаясь с Гавриловым.

— Такую технику сразу не изучишь, это вы правильно говорите. Ведь ракета что твой организм. Смотрите, сколько в ней проводов-артерий. Как у человека. Если, скажем, перерезать человеку артерию, то он погибнет. Согласны? А ведь с нашей ракетой может произойти то же самое. Ей бы надо подняться вверх, догнать цель и уничтожить ее, а она не поднимается. Умрет тут вот, на столе. И цель пройдет. А цель — это противник. У него на борту страшное оружие. Вот сейчас наша ракета «заболела». Кто ее должен вылечить? Мы. Мы подлечим ее, и она снова займет свое боевое место. Ну а что «заболела», так это и с нами бывает. Правда ведь?

Гаврилов улыбнулся, умилившись: ему нравилось, что лейтенант его, молодого солдата, равняет с собой.

— Можно к этому делу и с другой стороны подойти, — взглянув на смущенного Гаврилова, продолжал лейтенант. — С моральной. Ракета, она действительно как человек. Цель жизни имеет. Вот у меня и у вас — у каждого своя цель есть. Иначе зачем же нам жить, если без цели? Во-первых, скучно. А во-вторых… Если человек поставил перед собой задачу, то какие бы трудности ни встречались, он с ними справится. Переборет их. А это же интересно. Еще как интересно! — Лигистанов взглянул на солдата веселыми глазами.

Это ничего, что на груди у лейтенанта инженерный ромб. Это ничего. Он, оказывается, такой же неугомонный, как и его солдаты-«академики». И простой. И говорит складно. А ракеты свои любит — страсть! И работать с ним куда интересней, чем полы мести.

Гаврилов охотно открывал люки, стоял с переноской в руках, словно со священной свечой, и смотрел, как лейтенант ловко перебирал разноцветные провода, напевая веселую песенку:

Капитан, капитан, улыбнитесь…

— А вы, Гаврилов, любите песни? — спросил лейтенант.

— Я? Люблю. Народные. Ребята все о морском дьяволе распевают: «Я тебя успела позабыть…» Это не то. У меня мать много хороших песен знала. В хоре выступала.

— И теперь поет?

— Нет, теперь она домохозяйка, а отец — инвалид. На коляске ездит. С войны это у него. Две сестренки у меня есть. Большая в третий пошла. Больно учится плохо. Я ее гонял как сидорову козу. Сейчас некому.

— А вы почему не учились?

— Работал. Кому-то надо было работать.

— Это правильно, — вздохнул лейтенант. — Берите тестер, попробуем прозвонить цепи.

Гаврилов взял тестер — ящик с вольтметром и двумя проводниками: желтым и красным. Желтый лейтенант воткнул в верхнее гнездо, красный — в нижнее. И пояснил:

— Это корпус, а это жила кабеля. Как стрелка отклонится, так скажите. — Он запустил руки в открытый люк и стал что-то там исправлять. Время от времени спрашивал: — Есть?

— Есть, — отвечал Гаврилов, как только стрелка вскакивала с места и мчалась вверх по шкале.

— А