Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он шёл впереди, и у неё была возможность обдумать, почему же она вышла за него замуж? Порой он оборачивался и подзывал её жестом, ожидая, что она прибавит шаг. Она не обращала на него внимания и продолжала плестись, влекомая милосердной инерцией.
Вдруг ребёнок проснулся и принялся ёрзать и изгибаться, как это свойственно младенцам. Мать крепче прижала к себе его крохотное тельце. Она остановилась, подошла к витрине, оперлась коленом на бордюр, сунула палец в шаль и опустила взгляд на малыша…
Поверьте, в этот момент вы бы уже не жалели её – вы бы начали преклоняться перед ней. Улыбка смягчила и разгладила её точёное лицо, и на нём проступил образ прекрасной Мадонны – единственное возвышенное, что осталось в них двоих. Это была та же вечная улыбка, от которой таяли сердца бесчисленных поколений мужчин. Когда мужчина впервые видит, как женщина так смотрит на его ребёнка, в его душе что-то сжимается. Они видят эту улыбку посреди подушек в спальнях, где слабо пахнет духами, в детских комнатах – во всех этих уютных гнёздышках, которые они так трудолюбиво строили, чтобы защитить собственный мир. Но нет, всё та же щедрая улыбка во всём её неуловимом великолепии сияла здесь, в окружении лондонской грязи.
Они смешались с толпой и были забыты, а я продолжал свой путь, зная, что в нищете и несчастье кроется неукротимая полнокровная сила, которая и правит нашим миром, к счастью или к несчастью.
Двое нищих в лондонской толпе, а на груди матери – само Будущее. Несчастная и великолепная Уличная Мадонна…
Человеческая память – странная штука. Наш мозг состоит из миллионов, возможно миллиардов, взаимосвязанных соединений, питаемых электрическими импульсами. В них хранятся наши воспоминания, которые порой забываются на много лет и словно бы теряются. Но они по-прежнему внутри нас и ждут только искры, которая вернёт их к жизни.
Сборник статей Г. В. Мортона послужил для меня такой искрой. Как-то раз я взяла его с собой в отпуск и после насыщенного дня, заполненного плаванием и катанием на велосипеде, села с книгой под последними лучами вечернего солнца. Когда я читала это прекрасное, трагическое описание опустившегося мужчины и несчастной женщины, я вдруг вспомнила семью Лейси. Я совсем забыла о них. Первую страницу статьи, где говорилось о нищей паре на лондонской улице, я прочла бездумно, но за ней следовало душераздирающее и вместе с тем оптимистичное описание материнской любви. Искра памяти вспыхнула, и история семьи Лейси, как принято говорить, встала у меня перед глазами. Оставалось лишь записать её.
Джону Лейси принадлежал паб «Остролист» неподалеку от Поплар-Хай-стрит. Когда мы познакомились поближе, мне стало казаться невероятным, что пивовары Труманы вообще выдали ему лицензию и платили зарплату, но в профессиональном мире встречаются вещи и почуднее, и он наслаждался ролью, которой щедро одарила его судьба.
У Джона Лейси обнаружили диабет с поздним началом. Он не слишком прогрессировал, и врач сказал Джону, что тот может контролировать болезнь с помощью диеты с пониженным содержанием сахара и углеводов. Но Джон Лейси отказался от ограничений, и уровень сахара в его крови только рос. Ему выписали инъекции инсулина, и врач рассудил, что раз уж пациент не следит за своим питанием, он вряд ли будет регулярно делать себе уколы. В связи с этим он обратился к сёстрам ордена Святого Раймонда Нонната, чтобы те дважды в день приходили к Джону Лейси. Процесс занимал массу времени. В те дни применяли раствор инсулина, и каждый укол действовал только двенадцать часов. Нас часто просили взять на себя диабетиков, поскольку рассчитать и набрать нужную дозу лекарства и ввести его под кожу было очень непросто.
Мы с сестрой Евангелиной отправились оценить состояние мистера Лейси. Паб располагался в переулке и не вызывал желания в него заглянуть. Это был узкий и грязный проулок, несколько домов в нём разрушили бомбы, а некоторые стены держались только благодаря подпоркам. Заведение не бросалось в глаза – его фасад ничем не отличался от окружающих зданий: бурая краска, облетавшая хлопьями, грязные окна, узкая, вечно закрытая дверь. Единственным, что выделяло паб в ряду соседей, была вывеска, – но она была такой старой, что болталась на одном гвозде, и краска с неё давно уже слезла.
Мы вошли через паб – это был единственный путь в квартиру хозяина на втором этаже. Площадь заведения составляла около двадцати квадратных футов[25], здесь были высокие потолки и деревянный пол. По залу было расставлено несколько дешёвых деревянных столов со стульями, вдоль одной из стен высилась барная стойка. С потолка свисала погасшая лампочка, вокруг которой жужжали мухи. Стены и потолок были выкрашены в грязно-жёлтый цвет. На стене висела картинка, но настолько грязная и тусклая, что сложно было сказать, что на ней изображено: морской пейзаж или охотничья сценка.
Мы пришли в половину первого, к открытию, но в пабе, где в это время дня должно быть людно, сидел всего один посетитель – усатый мужчина неопределённого возраста посасывал пиво, уставившись на стену. Тишина действовала на нервы.
За стойкой показалась женщина, без энтузиазма вытиравшая стаканы грязной тряпкой. Для официантки она была слишком стара. Серые волосы были завязаны в неаккуратный узел, а вдоль бледного, морщинистого лица свисали выбившиеся патлы. Её взгляд был тусклым и безжизненным, губы – бесцветными, ей недоставало зубов, а сама она была малорослой и тощей. Когда мы вошли, она подняла глаза.
– Вам мистера Лейси, небось? Давайте отведу.
Она повернулась к мужчине с усами.
– Присмотрите за баром чуток, а, мистер Харрис? Ежели кто придёт, свистните меня?
У неё был виноватый, подобострастный вид, голос в полупустом помещении звучал жалко. Мужчина фыркнул и продолжил потягивать пиво, наблюдая за нами.
Вслед за женщиной мы поднялись по тёмной голой лестнице.
– Света нет, – сказала она. – Под ноги смотрите.
Она отвела нас в спальню. В просторной комнате на кровати лежал грузный розовощёкий мужчина. Здесь тоже было множество мух. Помимо кровати тут стоял стол, заваленный окурками, а также грубый деревянный шкаф. На дворе было лето, и мужчина лежал совершенно голым, если не считать тоненького армейского одеяла, наброшенного на живот. В комнате царила полутьма – солнечному свету не удавалось проникнуть сквозь грязь на окнах.
– Пиво принесла, Энни?
– Нет, Джон, это сёстры пришли.
– Бесполезная лентяйка, я же велел принести мне пиво. Не нужны мне твои чёртовы сёстры.
Сестра Евангелина затопала по комнате.
– Не смейте называть нас «чёртовыми сёстрами» и не забывайте о вежливости, пожалуйста. Что вы делаете в постели посреди дня? Сядьте.
– Да кто вы такая?
– Я – «чёртова сестра». Садитесь. Ну же.