назад? Бог с ними, с дворцами и самолетами. Она могла бы уехать в город и поступить в университет. Марта всегда хотела стать учительницей. Наверное, вышла бы замуж, родила сына или дочь, а может, и двоих, а еще лучше троих детей. Любовь не товар, но все-таки богатая и образованная невеста — это совсем не то, что нищая и полуграмотная. А что теперь? Прожитые годы обратно не выкупишь. Завещать деньги — и то некому. Она и брат — последние зеленые веточки на мертвом стволе, и то скоро засохнут. Разве что гроб дорогой заказать да ангела мраморного на могилу?

Марта печально усмехнулась. Глупое тщеславие. Земное сокровище надо тратить на живых, а не на мертвых. Сколько хороших людей вокруг, и у каждого своя мечта. Каждый достоин подарка. Вот хоть мальчик этот, почтальон. Как его? Пауль? Петер? Влюбленный, точно влюбленный. По глазам видно.

«Надо бы ему помочь, поддержать. Пусть женится, хозяйство заведет, дом построит. Молодым деньги нужны, а мне и деревянного креста на могиле хватит», — подумала фрау фон Лурен, и мысли ее опять обратились к вечному.

Наталья СОРОКОУМОВА

ЗАВИСИМОСТЬ

Он стоял над её гробом — поникший, бледный, совершенно без сил. Даже скромные цветы в его руках обвисли, пропитанные дождем. Теплые капли сыпались с низкого неба, стучали о полированную крышку закрытого гроба, разбивались и мелкими брызгами осыпали венки и букеты. Родственники и друзья Евы смотрели на гроб и на Грея, убитого горем, и пора было опустить гроб в могилу и разойтись, но никто не смел произнести ни слова, и даже священник молчал, ожидая, когда Грей очнется и знаком даст разрешение окончить затянувшуюся церемонию.

Но Грей не двигался. Он невидящим взором уставился на крышку коричневого ящика, и вода стекала с кучерявых волос на лоб и щеки. Где-то очень далеко прогремел гром, и дождь стал слабеть, однако по-прежнему все стояли и ждали. Присутствующие недоуменно переглядывались, мол, горе горем, но пора и честь знать. Священник нетерпеливо кашлянул.

Сестра Евы — красавица Анна, высокая, стройная блондинка с ангельским личиком и залегшей тенью под заплаканными глазами, тихо подошла сзади к Грею и положила тонкую руку ему на плечо. Он вздрогнул от этого прикосновения.

— Джон, пора отпустить её, — прошептала Анна. — Все промокли и замерзли.

— Не могу поверить, что Евы больше нет, — сказал он в тысячный раз за этот день. В его голосе не было никаких эмоций.

— Джон, пожалуйста, — тихо сказала Анна.

Он сглотнул и осторожно положил цветы на крышку гроба. Анна подала знак рабочим — опускайте.

Все сразу облегченно задвигались. Священник, сохраняя скорбное выражение лица в соответствии с обстановкой, подошел к матери Евы — надменной старухе с сухими глазами, — что-то сказал ей успокаивающе, а та энергично закивала в ответ.

Грей опустил руки. Уходить он не хотел, и Анна почти силой увлекла его к машине. Громко хлопнувшая дверь и звук заведенного двигателя не вывели его из состояния ступора.

— Не могу поверить, что её больше нет, — опять сказал он, уставившись в окно.

Дождь лить перестал, но с неба продолжала сыпать мерзкая теплая морось. Анна сама села за руль и через пятнадцать минут остановила машину возле особняка Саллеров. Широкая подъездная аллея вела к мраморной лестнице, и на самом верху её стояли пять человек прислуги — все заплаканные и такие же поникшие, как сам хозяин.

— Джон, я заеду завтра, — сказала Анна. — Отдохни. Наступили тяжелые времена для нас. Без Евы будет все не так.

— Не могу поверить, что её больше нет.

— Джон, пожалуйста, — умоляюще произнесла Анна.

Он с трудом вылез из машины. Ссутулившись, он медленно поднялся по ступенькам, с трудом поднимая отяжелевшие ноги. Анна подождала, пока он поднимется, и уехала.

— Мистер Джон-Грей, мы все очень скорбим, — хрипло сказал шофер, когда хозяин поравнялся с ним.

— Да-да, — ответил Грей. — Это все… неожиданно…

Всхлипывая, следом за ним двинулись горничные и кухарка. В огромной зале в камине жарко горел огонь, повсюду в роскошных вазах стояли розовые букеты. Розы благоухали и томно глядели на Грея с полок, ниш, столиков.

Над камином висел портрет Евы — его повесили всего неделю назад. Ева смотрелась на нем, как живая — веселые искорки в глазах, задорно приподнятые уголки коралловых губ, высоко взбитые каштановые волосы… Несколько пушистых тонких локонов падали на обнаженные смуглые плечи…

Грей изумленно остановился перед портретом, словно видя его впервые.

— Мистер Джон-Грей, — с тяжелым вздохом сказала одна из горничных. — Как же мы будем жить-то теперь?

— Не знаю, Мария, не знаю, — ответил он, с трудом преодолевая спазмы в горле…

Ночью он не мог уснуть. Перед глазами стоял образ Евы. Легкая, подвижная, гибкая, смешливая — она дразнила его из темных углов необъятной спальни, а он страдал, стонал, но рыдать больше уже не мог. Постель казалась без неё холодной, как арктическая пустыня, шелк наждаком натирал кожу и колючими буграми поднимался под поясницей. Небо прояснилось, взошла круглая луна — немыслимо яркая и бесстыдная. Она откровенно глазела на обезумевшего Грея с интересом беспощадного палача и жгла его белым взглядом.

Заснул он только под утро. Сон был тревожный, тяжелый, душный, как июльская ночь. Ева стояла в саду и махала Грею рукой. Он приподнялся на кровати, чтобы разглядеть её получше… и упал.

Толком не проснувшись, он сел и огляделся. В доме пахло кофе и чем-то ещё — ванильным и вкусным. Пахло Евой. Он привык просыпаться с ней и этими запахами.

Хмурясь, он набросил на плечи шелковый халат, плеснул в ванной комнате холодную воду на лицо, с мрачным удовлетворением осмотрел черную щетину и серые круги под глазами. Лицо страдальца.

Грей со вздохом запахнул полы халата и спустился вниз, к завтраку. Покосившись на пустое кресло на другом конце стола, он глотнул горячего кофе.

Кофейные зерна были явно пережарены, тосты подгорели, сыр нарезан неаккуратно — слишком толстыми и кривыми ломтиками. Твердое масло, которое вынули из морозильной камеры только перед самой подачей на стол, по тосту не размазывалось, крошилось и рассыпалось.

Джон-Грей Саллер покорно допил горький противный кофе, с усилием проглотил испорченный тост. Ева всегда сама следила за приготовлениями к завтраку, а теперь — некому. Плохо, плохо…

Он покачал головой, вставая из-за стола.

Одеваясь, он вдруг отметил, что не видит своей машины перед парадным входом — видимо, прислуга решила, что сегодня он не поедет в офис, а будет горевать у себя в спальне. Ну уж нет, надо отвлечься, чтобы не думать и