— А что мне было, про твои членистоногие ухорыльца слушать?.. Ты с ними вон как любезничаешь, а мне даже ласкового слова не скажешь!

— Как ты сказала, ухорыльца? — Голос Тишкина звучал самодовольно. — Так ты что, меня к клопам ревнуешь?

— Еще как! — хохотала Маня. — Иди скорей сюда, я настоящего поймала…

И скрип снова менял свою тональность.

Умный, казалось бы, человек, но, чем ближе он подходил к очевидному факту, тем менее бывал способен осознать его и принять. Однако как ученый он, опять же, верил только фактам, которые Маня у него с легкостью отнимала.

— Слушай! — закипал он. — Должен же я знать, когда ты врешь, а когда говоришь правду?!

— А я знаю? — смеялась она в ответ. — Да не слушай ты никого! на меня одну смотри! Разве не видишь, что я одного тебя люблю? Кого еще здесь любить-то, в этой дыре?

А если он не унимался, она строго осаживала его: «Зайчик, не гуляй!» Почему-то, обижаясь на «зайчика», он сразу им и становился, поджимал ушки. И она это хорошо знала, победа всегда оставалась за ней. Худой мир лучше доброй ссоры: давай лучше выпьем, давай лучше спою… А уж как затянет она ему «Миленький ты мой!», тут он и готов, голубчик: столько чувства умела она вложить в песню. А он, конечно, все за чистую монету, все на свой счет… Плакал от счастья. И отшучивалась она умело: он ей: «Не мучь меня, не становись моей манией», а она ему: «Какая же я мания, когда я Манька! и фамилия у меня подходящая — Величкина! Я твоя Манька Величкина! Есть у тебя мания величия?» «Откуда у меня мания величия, — обижался Тишкин, — когда я типичный неудачник?» «Тогда у тебя мания преследования величия». «Ты хочешь сказать, что у меня еще и мания преследования?» — обижался Тишкин. «Да нет же, — смеялась Маня, — у тебя мания преследования Величкиной! Выбирай: мания преследования величия или Манька Величкина, что лучше?» «Манька лучше», — соглашался Тишкин. «Наконец-то! правильно выбрал», — и она целовала его. И Тишкин расцветал. Снова скрипел половицами…

— Маня, ты — это наука, а наука — это мания. Маня! это идея! Настоящая наука не линейна так же, как роман. Тут запятая, Маня, перед словом «роман». Не как роман, а как роман, понимаешь? Роман?! Какой еще Роман? У тебя что, роман еще и с Романом? с этим цыганом? Барон… да какой он барон! Я о романе-книге говорю. Роман тоже не линеен, как и открытие в науке. В нем все должно быть заново открыто, понимаешь? В общем, я так тебе скажу: в настоящем научном открытии интересна именно эта его нелинейность мысли, а не результат, как бы эффектен он ни был, поэтому я и сказал — как роман…

Послушай, да отвяжись ты от меня со своим Романом! Ну ладно, пусть барон… барон — это тоже результат, передается по наследству. Как болезнь… Ага! Так, значит, вот от кого ты мне их принесла? От него!

Драка переходила во всхлипы и скрипы первой тональности. И снова по половицам…

— Понимаешь, Маня, если роман — это книга, а открытие не линейно, то об этом уже стоит написать настоящий роман! Ты знаешь, например, что книгу тоже открыли? Да не раскрыли, а — от-крыли. Раскрывают, чтобы читать, чтобы буквы видны были… Книгу открыли точно так, как электричество, как Америку… Нет, в науке решительно интересен лишь путь, а не достижение цели!

Хрум-хрум! Скрип-скрип…

— Поэтому наука ты и есть, Маня! Понимаешь? Пусть мания. А если это любовь? страсть?.. Да отвяжись ты со своим цыганом! Помог ведь керосин? Помылась, и все прошло? А ведь керосин тоже открыть было надо! О, это длинная история, как его открыли… Поинтереснее этих твоих из отряда… как их? Ладно, мандавошка. Кстати, где ты их подцепила? Ах, не знаешь! ах, не помнишь! Ах, ты не считала! Да нет же, зачем мандавошек пересчитывать?.. когда я тебя сейчас придушу!

Хрум-хрум, скрип-скрип… Так рождались основные открытия доктора Тишкина.

Сами посудите, умный, казалось бы, человек…

Но стоило ей выйти за порог и раствориться в ночи, как тот же пожар охватывал его с новой силой: почему так внезапно? куда торопилась? И в ночи, не в силах сомкнуть глаз от ревности, отдавался он наконец своей другой возлюбленной — Науке, однако и Наука изменяла ему, как Маня. Но и Науку он изо всех сил оправдывал — раскладывал ее на большой столешнице, как пасьянс: новонайденные минералы, растения, жучков, паучков и бабочек, пытаясь совместить их с расположением звезд, а звезды — с последовательностью химических элементов, но всё с одной лишь, получалось, целью: уличить наконец Маню в конкретной неверности. Получалось каждый раз нечто, более напоминающее кроссворд, чем науку, с одним постоянным словом «Маня». Звенья не соединялись — Маня ускользала. Уходила от него по частям: то рука, то нога, то ухо… Маня становилась манией.

Приближались вакации, и от отчаяния решил он отправиться в недальнюю экспедицию с целью собрать свой летательный аппарат. Требовался помощник, и подвернулся Антон. Они друг другу подошли: Тишкин стал звать его Тошкой, а Антон своего шефа — Тишкой.

Итак, Тишка и Тошка отправились в экспедицию, сплавились вниз по Иртышу подальше от человечества, высадились на прибрежном островке и стали собирать части аппарата. Все идеально прилегло, деталь к детали… но вместо ракеты сложился самогонный аппарат.

Тошка быстро приспособил его к работе, приставил начальника экспедиции сторожить процесс, а сам отправился на промысел за закуской. Вернулся он с кабанчиком и застал шефа крепко спящим, чуть ли не головой в топке.

«Напробовался», — догадался Тошка и, приспособив емкость для капавшей огненной воды, стал разделывать кабанчика под шашлычок. Управившись со всем, он пробудил Тишку словами: «Проведем первый запуск», — и они начали пить.

— Как же так, — убеждал Тишку Тошка, — в тебя влюблена первая красавица в городе, а ты запал на первую же лягушку! Я тебя не понимаю.

— А ты ее поцелуй! — смеялся в ответ Тишка. — Сказку про Ивана-царевича знаешь?

— Это она сама тебе подсказала? Но то была говорящая, а у тебя поющая… не по уму, не пойму!

— А разве можно понять того, кто хочет понять?

— Это ты сейчас правду сказал, — соглашался Тошка. — А как же тогда наука?

— В том-то и дело, что Маня и наука — это одно и то же! Я ведь не общий, не правильный ответ ищу, а свой. Сам ли я поставил себе задачу, но она у меня стоит. И если я ее решу, то только тогда она станет решенной и для всех. Наоборот не бывает. Это не то, что можно сделать лучше или хуже, — не табуретка, не блин, который комом. Там всегда будет все тот же материал, из чего они изготовлены. И лишь единственное решение изменяет сам материал! О, как я понимаю алхимика!.. Он ведь не для наживы золото или эликсир жизни искал, а ради рождения материи! Ибо сама мысль материальна. Но это не подвластно человеку, а только… не скажу даже кому — Тому, Кто создал Воду!

Как преданный ученик, Тошка умело спал с открытыми глазами…

— Его мысль — самый точный прибор! Настоящий ученый не может быть неверующим, как настоящий верующий не может не быть материалистом. Богу — Богово! Иначе мы всегда падем жертвой научной ошибки: один на один с бездушным прибором и пьяным лаборантом, плохо вымывшим пробирки. Нужен третий. Наблюдатель! Без точки сверху эксперимент невозможен. Где контроль над опытом? Где контроль над опытом опыта?! — я тебя спрашиваю!