вашего Андрюхи. Даром, что каланча вымахал. И кулачищами можно гвозди забивать. Ума-то один черт не имеется. Чуть не проворонил родственника. Вот дело было бы…

— Эй! — Переросток возмущенно вскинулся. — Я просто был не готов к такому повороту. Кто же знал, что у Жорика есть враги⁈

— Нет! — Матвей Егорыч затряс башкой, прямо, как его ненаглядный козел Борис. — И не спорь! Ежели Жорику завтра надо в милицию, так мы пойдём с ним оба. Так оно надежнее. Одного, ясен пень, не отпустим.

— Здрасте-приехали. Вы чего? Я еще не позорился с дедом и братом…

— Стоп! — Соколов пнул меня ногой под столом. — Очень хорошая идея, Матвей Егорыч. Прям отличная! Вы, как всегда, на высоте.

— Да? — Опять переспросил я ментенка.

Лицо мое, наверное, в этот момент выглядело очень бестолково. Потому как я в упор не видел причины, по которой так взбодрился Стас. Но зато прекрасно видел перспективы прогулки в отдел вместе с Матвеем Егорычем. Нет, в ментовку мы точно попадём. Но не факт, что в ту, куда надо и по своей воле. Дед шага не может ступить и не натворить херни.

— Да. — Ответил Стас, а потом еще раз пнул мою ногу. Так подозреваю, уже не ради привлечения внимания, а чисто потому что нравится Соколову меня бить. — Это же Матвей Егорыч. В его компании ты точно получишь нужный результат.

Я буквально секунду догонял смысл сказанного Соколовым, а потом кивнул, соглашаясь. Ногу на всякий случай отодвинул подальше. Не напасёшься конечностей на таких друзей. Хотя, посыл Стаса реально понял. Если я пойду в отдел в сопровождении деда Моти и Андрюхи, то впечатление, которое произведу на своих коллег, окажется в разы сильнее. Да и потом, кто-то должен будет проводить болящего обратно домой. А то еще под шумок прямо из ментовки в дурку отправят. Оттуда будет сложно выбраться даже мне.

В итоге, согласовав все свои планы на завтра, мы отправились спать. Уже перед тем, как лечь в постель, пока Андрюха и дед Мотя спорили, кто из них пойдёт в ванную первым, а кому «можно и не мыться, а то последние мозги утекут», я достал спрятанную коробку. Ту, которую привез из Зеленух. Фотографии и стрекоза лежали на месте. Впрочем, ни черта удивительного. Кому они тут понадобятся. Снимки оставил на месте, брошь сунул в карман, а затем отправился на поиски Тони. Хотелось все-таки убедиться, что зрение и разум меня не подводят.

— Ты чего, Жорик? — Удивилась Антонина.

Домработница сидела в своей комнате. Она почему-то была грустной. Устроилась на стуле возле окна и задумчиво пялилась на улицу. Когда я вошёл в её спальню, забыв постучать, она в первую секунду глянула на меня так, будто не узнает вовсе. Вернее даже, будто не на меня. Во взгляде мелькнуло какое-то раздражение, что ли. Но сразу же ее лицо посветлело. Может, реально задумалась. Не знаю.

— Тонь, покажи, пожалуйста, еще раз драгоценности матери. Помнишь, ты шкатулку приносила?

— Помню, конечно.

Тоня поднялась на ноги и подошла к комоду. Шкатулка, о которой шла речь, лежала прямо в верхнем ящике. Ну, круто. В этой шкатулке, блин, годовой бюджет небольшой европейской страны так-то. Можно и понадежнее прибрать.

— Вот. — Домработница протянула ее мне.

Я открыл крышку, а затем уставился на содержимое. В этот момент со стороны ванной раздался грохот и выразительный мат.

— Вот черт…держи. — Тоня сунула шкатулку мне, а сама рванула из спальни.

Судя по всему, противостояние Матвея Егорыча и Переростка перешло в активную фазу. Звук грохота был сильно похож на то, будто дед что-то откуда-то выломал и теперь этим чем-то лупит Андрюху по голове.

Я остался в комнате один. Поэтому уже не стесняясь, вынул стрекозу из кармана. Положил ее рядом с той, которая находилась в шкатулке. Точь в точь. Просто зеркальное отражение. И обе они — настоящие. Видимо, это как раз из драгоценностей вдовы писателя. Соколов вкратце говорил, что у нее пропали несколько гарнитуров. Особенных. То ли Людовик IV, то ли Людовик XV дарил своей жене. Точно не вспомню. Да и Людовиков этих было чего-то слишком до хрена.

В том числе среди пропавших вещей была лилия, похожая на герб Бурбонов. И вместе с остальными цацками в шкатулке Светланочки Сергеевны лилия, кстати, тоже имелась. Точь в точь, как французская лития. Уж это я точно знаю. Париж всегда был любимым местом моей матери. Родной матери, естественно. Она буквально убивалась по всему французскому. В том числе, по печально известно Марии-Антуанетте, которой, на секундочку, отрубили голову за любовь к шикарной жизни. Нет, официально причина, конечно была другой. Ее обвинили в предательстве интересов страны. Но на самом деле бедолага просто слишком наглядно жировала.

В любом случае, я никогда не понимал, что такого необыкновенного в этой особе нашла моя мать. Теперь догадываюсь. Видимо, как говорят, можно девушку вытащить из села, но вы никогда не вытащите село из девушки. Наверное, в матери имелась эта тяга к красивой жизни, потому что росла она совсем в других условиях. Да и сто́ит вспомнить ее отца. Кузнец, которого вся деревня боялась. Короче, не знаю, в чем именно прикол, но мать обожала Францию и об этой стране я знаю все. Поэтому лилию Бурбонов не перепутаю ни с чем. И в данную минуту она точно была передо мной.

— Ни черта не понимаю. Сука! Ни черта не понимаю! — Раздражённо высказался я вслух, а потом захлопнул шкатулку, предварительно вынув оттуда обе стрекозы и лилию. Положил все три брошки в карман, поставил драгоценности на комод и направился в свою спальню. Я реально ни черта не понимал. Бред какой-то.

Просто не складывается ничего. А главное, я вообще не пойму, что мне нужно сделать. Если верить теории Соколова, у нас точно есть какая-то миссия. Типа, в любом другом случае хрен бы мы оказались снова в прошлом. Даже, если этого сильно хотел настоящий Милославский. И вот какая в данном случае может быть миссия?

Спасти Союз? Даже не смешно. Это невозможно, нереально и больше похоже на фантастику, чем мое существование в теле Милославского. Спасти директора Гастронома? То же самое. Очень сомневаюсь, что этому товарищу вообще кто-то сможет помочь. Он, своего рода, разменная монета в играх власть имущих. Правда, дорогая монета, но один хрен, разменная. Спасти моего отца? Так он вроде вполне неплохо себя чувствует. Вон, друзьями обзавёлся. Подозреваю, с этого и начался его путь наверх. Потому папенька так рьяно скрывал прошлое. Думаю, как только на горизонте замаячила политическая карьера, должность и власть, он быстренько обрубил все концы. А то, что они с матерью еще и биографии себе подправили, вплоть до дат рождения, особенно маменькиной…Ну… впереди 90-е. И не то можно сделать. А учитывая возможную причастность Серёги к трем охренеть каким кражам, я бы на их месте еще и лица подправил бы, прежде, чем начать приличную жизнь.

Короче, не вижу я никакой миссии. В упор.

Вышел из Тониной комнаты и направился к себе. Все три броши лежали в моем кармане. Причины была одна. Надо спрятать их от греха подальше. Учитывая, что рядом ошиваются чекисты, хоть и по другой теме, но рискованно столь открыто хранить вещи, которые, скорее всего были украдены у вдовы писателя. Очень сомневаюсь, что существуют еще такие же стрекозы и лилии. И если по какой-то причине они обнаружатся здесь, то ситуация их хреновой превратиться в очень хреновую.

Как оказалось, я почти угадал. Насчёт эпохальной битвы в ванной. Произошло там следующее. Дед Мотя выпихивал Андрюху в коридор, а тот сильно не хотел выпихиваться. Переросток каким-то образом ухватился за палку, на которой висела шторка. И ясен пень, оторвал ее на хрен. Вместе со шторкой. Матвей Егорыч обвинил братца во вредительстве, схватил отвалившуюся хреновину и принялся лупцевать ею Переростка. Правда, не по голове. Тут я ошибся. Андрюха высоковат для этого. Матвею Егорычу пришлось бы подпрыгивать. По спине. Вот из-за чего были такие глухие звуки.

И только появления домработницы внесло порядок. Тоня отняла у деда палку, Андрюхе велела присобачить все на место. Потом обоим прочла лекцию и отправила всех спать.

Собственно говоря, лично я не возражал. Устал чертовски ото всего. А в первую очередь от непонимания т бестолковщины ситуации.

Самое интересное, впервые с момента, когда оказался в теле Милославского, мне вдруг приснился сон. Хотя до этого каждую ночь просто проваливался в небытие до самого утра. Я видел себя на огромном ромашковом