Потом был экзамен. А на следующий день – ещё один. Антон, разумеется, сдал оба предмета на «отлично». Лёня выпросил «тройки», чему сам же очень обрадовался. У студентов наступили каникулы.

– Ну, вот и всё, – сказал Антон, прижимая меня к себе на станции. – Учебный год закончен. Теперь, наконец, можно позволить себе подумать о чём-то ещё кроме учёбы.

Я не сразу поняла, что именно он имеет в виду, ведь пока мы встречались, сама я не могла думать ни о чём, кроме него. Ничего другого в мою голову просто не поместилось бы.

– Поехали завтра купаться на речку. Я знаю одно тихое место. Там никого обычно нет и вода чистая-чистая.

Он ещё спрашивает. «С тобой – хоть на край света!» – подумала я, но в ответ только улыбнулась и кивнула.

Я ещё не догадывалась тогда, даже подумать не могла, что произойдёт там между нами…»

Дальше текст не читался – на добрую четверть страницы растеклось причудливое чернильное пятно. Отличница Света Василькова поставила кляксу? Или даже опрокинула чернильницу? А был ли там, в этом месте, вообще какой-то текст?

Ну и ну. Бедняжка. Запугал же её этот парень.

Я перевернул страницу.

«Резкой болью отозвались во мне на этот раз его объятия…

Вода была такая непривычно холодная. Окунувшись в реку с головой, я смывала с себя кровь и стыд. Только на светлой юбочке, оставшейся в руках у Антона, всё равно горело алое пятно. Сидя на берегу, он наблюдал за мной издалека, не скрывая, что любовался.

Спокойный, как и всегда. Я плакала от страха, а он целовал меня и говорил, что всё будет хорошо. Что так всегда бывает, и крови бояться не нужно. Что он врач, и знает, что делает. Его голос был непривычно низким, едва узнаваемым, и я дрожала всю дорогу до дома. До Нинкиного дома, потому что к себе домой я бы в таком виде заявиться не решилась – вся зарёванная, взъерошенная, да ещё и эта юбка…

– Ох, милая моя, – с порога протянула Нинка, окинув меня взглядом. Мне не пришлось ничего объяснять ей, она, к счастью, всё поняла без слов.

– Я… – мои губы задрожали. – Мы…

– Снимай, – решительно перебила меня Нинка. – На, надень пока мою, а эту я сейчас застираю. Мамка сегодня дежурит в ночную смену. До утра высохнет, будет как новенькая. Потом поменяемся обратно. Ну, Светка, что ты как маленькая. Не реви, а!..

– Мы ведь ещё… увидимся с ним? – всхлипнула я. – Мне кажется, я его напугала…

– Вот дурочка! – Нинка, смеясь, похлопала меня по плечу. – А я-то думаю, что ты ревёшь так. Ну конечно увидитесь. Куда он от тебя денется. Кота сметаной не напугать.

– А вы с Лёней…? – я не договорила, а Нинка уже махнула рукой, перебив:

– Ой, да давно уже! А ты думала, одна такая?.. Ну всё, золотце, хватит рыдать. А то завтра круги под глазами будут – тогда точно своего напугаешь!

Я улыбнулась ей в ответ сквозь слёзы. Умеет она поддержать. Вот что значит настоящая подруга.

И всё же, несмотря на её добрые слова, мне до сих пор страшно. Кажется, я что-то сделала не так. Он ведь даже ничего не сказал мне на прощанье.

Он обиделся? Расстроился? Когда мы теперь увидимся? Где мне в каникулы его искать?

Что теперь с нами будет?..

18 июня 1941 г.

Сталинград».

Оторвавшись от записи, я размял затёкшую спину и сквозь полумрак комнаты взглянул на настенные часы. На циферблате мерцало 0:00. Зачитавшись очередной историей, я так увлёкся, что не заметил, как вечер превратился в ночь. Даже позабыл про остывший чай.

Всё же, вопреки моим подозрениям, этот дневник – не подделка. Теперь я мог сказать точно. Мой хищник не будет врать, нюх у него стопроцентный. Я чувствовал, как скулы напрягаются, из дёсен выходят клыки, а напряжённые пальцы против моей воли мнут пожелтевшую бумагу и подносят её к носу.

Сквозь пыль времён до моих ноздрей донёсся едва ощутимый запах крови. Гораздо более отчётливый, чем могло бы показаться. Какой-то слишком уж реальный, будто и не прошло этих долгих восьмидесяти лет с тех пор.

Закрыв глаза, я коснулся краешка листа языком и глубоко втянул в себя воздух.

Головокружительно, сладко, опьяняюще. Ароматнее, чем выдержанные годами вино, сыр и чай, вместе взятые. Будь эта девочка жива, я бы сейчас сделал с ней нечто гораздо более страшное, чем этот её горе-ухажёр…

Очнулся я только когда почувствовал край шершавой бумаги у себя во рту – крепко зажатый между клыками. Ну, это уже слишком! Расправив и без того многое повидавшие листы, я убрал их обратно в бордовый конверт, а сам конверт поставил на книжную полку, рядом с тремя его предшественниками. Поёжился, будто от сквозняка, и выключил настольную лампу.

* * *