Я с облегчением рассмеялась, обнаружив, что этот забавный толстячок лишь хотел пожаловаться на невезение, а я-то уж испугалась. Когда я открыла дверь, он вдруг сделал к ней шажок, продолжая жаловаться на своего соседа.

— Вы хотите войти? — вытаращила я глаза.

— Ну да, — потупился он. Вид у него был огорченный, мне стало жаль его.

— Вы комнату хотите посмотреть? Но там же нет ничего интересного, — удивлялась я.

Он молча и споро протиснулся мимо меня и стал озираться в комнате, словно ожидал найти что-то диковинное: слона или бегемота. Все-таки моя первая догадка была правильной, у этого типа не все ладно с головой. Я еще больше утвердилась в этом, когда он захихикал и, потирая ручки, сказал:

— А коечка-то у тебя пошире моей будет, — потом вдруг нахмурился. — Что же ты стоишь? Ты давай это… — И он энергично закивал в сторону окна.

О господи! Неужели он собирается выкинуть меня в окно? А ведь такой тихий сначала был! — испугалась я, но решила не злить его. Где-то я слышала, что психов нельзя ни в коем случае злить, надо или соглашаться с ними, или отвлекать их.

— Может быть, пойдем погуляем? — робко предложила я.

Он немного подумал.

— Можно, но потом. А ты чего не раздеваешься, или ты того… в одежде любишь? — И опять хихикнул.

Мелькнувшая догадка показалась до того невероятной, что я мгновенно откинула ее и осторожно поинтересовалась:

— Люблю что?

— Как это что? — слегка побагровел он. — Ты это, не придуривайся, сама же меня сюда заманила, так давай… — И он снова мотнул головой в сторону окна.

Чувствуя, как во мне закипает бешенство, я подошла к графину, налила полный стакан воды. Он следил с любопытством и был сильно ошарашен, когда я плеснула эту воду ему в лицо.

— Ты чего, ты чего? Что за шутки, зима ведь?!

Воды мне показалось мало, хотела схватить его за грудки, но передумала и схватила за уши. Он был чуть ниже меня, да и уши у него призывно оттопыривались.

— Если ты, старый, толстый козел, еще хоть раз посмотришь в мою сторону, я откушу тебе нос!

Он тоненько завизжал, отпрыгнул, вырвавшись из моих рук, понесся к двери, стукнулся об нее, открыв, поскакал по коридору заячьими прыжками и скрылся за углом.

Проводив его задумчивым взглядом, я закрыла дверь и попыталась понять, виновата ли я сама в этой мерзкой истории? Он настолько старше меня, женат, все время рассказывал о своих детях, мне даже не приходило в голову, что он может хотеть от меня чего-то неприличного. Ночью мне приснилось, что Николай Иванович, гадко хихикая, выбрасывает меня в окно, я лечу по воздуху, падаю, падаю и все никак не могу упасть.

Утром я выглядела не лучшим образом, но не это заботило меня, я не могла решить, идти ли мне в столовую, ведь там я обязательно встречу этого облезлого донжуана. Пусть он сам меня боится! Приняв это героическое решение, я повеселела.

Николай Иванович за завтраком не появился, и я торжествовала победу — не я, а он струсил. Но на выходе из столовой я столкнулась с ним в дверях. Он вежливо пропускал впереди себя женщину лет сорока, придерживая ее за локоть, и что-то нашептывал ей на ушко. Женщина улыбалась. На меня он даже не глянул. Значит, просто пересел за другой стол, поняла я. Но каков пострел! Этак до конца путевки он успеет еще парочку женщин охмурить. Ну и пусть, мне-то что? Хоть всех пусть завлечет, кроме меня.

— Ну что, милочка, и твой черед пришел? Невесело быть брошенной, а? — раздался за моей спиной ехидный голос.

Оглянувшись, я увидела торжествующую Аллу Евгеньевну.

— И вовсе нет! Это я его, козла облезлого, отшила, — объявила я ей весело, пока мы шли из столовой.

Она посмотрела на меня скептически.

Недоверие подхлестнуло меня, и я перешла в наступление:

— Что, не верите? Да я даже уши ему накрутила, видали, какие они у него красные? А вы что же, не могли меня предупредить, ведь видели, что я не понимаю ничего в его намерениях?

— Да будто бы! — процедила она все еще с обидой, но потом как-то быстро оттаяла и оживилась, похорошела даже.

Мы сговорились вместе погулять, и действительно погуляли, но потом я от нее поспешила отделаться, чтобы не слушать ее излияний. Она принялась рассказывать про свой роман с ненасытным Николаем Ивановичем, а оно мне надо? Вокруг было так свежо и красиво, так сказочно смотрелись деревья, покрытые пушистым инеем, зачем портить себе отдых?

После обеда спать я не стала, опять отправилась гулять. Дошла неспешно до деревни, повернула обратно, постояла у ворот, от этого места далеко было видно, вот я и стояла, наблюдая, как за дальним лесом садится солнце, кутаясь в сизо-лиловую дымку.

— Ага, вот и ты! Какая ты молодец, что много гуляешь, даже за такой короткий срок и то поздоровела, выглядишь лучше, и лицо округлилось немного, — приятно улыбаясь и показывая аппетитные ямочки на щеках, заговорила со мной Тамара Михайловна.

От нее пахло какими-то нежными духами, напомнившими мне запах ванили, но разве ваниль кладут в духи, это же не плюшки? Я улыбнулась, мне было приятно ее видеть. Шапка на ней сегодня была другая, белая и мохнатая, такой мех называется песец, это уж я знала, у мамки когда-то была похожая шапка, немного победнее разве только. Я сморщила весело нос, собираясь пошутить, мол, не пора ли ей открыть шапочный музей? Но осеклась, и улыбка сползла с моего лица. Незаметный за разговором, к нам подошел мужчина, взял у Тамары Михайловны сумку из рук, поцеловал в щеку и повернулся ко мне. Во мне все помертвело. Господи! Лучше бы я умерла давно или вообще не рождалась на свет! Передо мной стоял мой десять лет назад утерянный, погибший и тысячи раз оплаканный отец! Этого не может быть, так не бывает! Не бывает, но вот он стоит, смотрит на меня потерянным взглядом. Господи, на все воля твоя! Сделай так, чтобы это был не он, все остальное я вынесу, но только не это! У стоящего передо мной мужчины задрожала нижняя губа, она всегда у него дрожала, когда он сильно волновался. Я закрыла глаза, я не в силах была видеть его лицо.

— Это мой муж, — растерянно проговорила Тамара Михайловна, она никак не могла понять, что, собственно, происходит.

— Тося! — позвал пришелец из прошлого, позвал хрипло, неуверенно. Никто, кроме отца, не звал меня Тосей, только он, он один.

Глянув на его виноватое, растерянное лицо, я пискнула что-то и побежала в ворота, по аллейке, к розовому корпусу, виднеющемуся вдали. Скорее в палату, лечь в постель, накрыться одеялом, а сверху еще и подушкой, согреться и уснуть. А когда проснусь, то ничего этого не будет, я даже помнить ничего не буду. Будет зимнее, веселое солнце, длинные сосульки по краю крыши, синие тени на снегу от елок, запах подгоревшей пшенной каши из столовой. А через два дня домой, к бабушке. Какое же счастье увидеть бабушку, ее сухонькое личико, ее птичьи лапки-руки, услышать ее воркотню!