сразу же лезем в архив. При этом мы изволим напевать на мотив кукарачи какую-то ритмическую белиберду:

«Ни-ка-ку-ник са-на, ни-ка-ку-ник са-на…"»

Девять часов две минуты. Не дождавшись от начальства доброго слова, я снова сажусь за свой стол и на всякий случай вывожу на принтер расписание сегодняшнего утра. Сеанс назначен на десять и пароль — «Аятолла».

Детали не сообщаются, однако, стоит пометка: «С отцом и с сопровождающим». Понимай, как захочется. Я понимаю так, что кроме папани (а не мамани, — и это уже само по себе явление скорее редкое), мальчишку будет сопровождать еще некто — например, казначей с чемоданом зеленых. Что было бы весьма и весьма своевременно. У нас в казне осталось денег на один месяц (при наших-то потребностях), а в списке предстоящих пациентов числятся всего двое, причем одна из них — девочка, дохлый номер.

СЮЖЕТ 13/2

В девять тридцать ровно звонят в дверь, я поглядываю на Сэнсея и, поскольку ни указаний, ни даже намека на указания не следует, иду открывать. Недоумевая. Впрочем, тут же выясняется, что это не пациент пришел раньше назначенного времени, а какие-то двое мальчишек, шмыгая соплями, просят клей «Момент» — шина у них спустила, велосипедная. Я без всякой жалости посылаю их этажом выше (или ниже, по их собственному выбору) и возвращаюсь на рабочее место, где в ответ на вопрошающий взгляд докладываю обстановку.

Мы усмехаемся. Это особенно ненавидимая мною усмешка. Усмешка Подавляющего Превосходства. За такой усмешечкой обычно следует краткая, но исчерпывающая лекция на тему: поразительно, как нынешняя молодежь плохо разбирается… Поразительно, как мало разбирается нынешняя молодежь, да и молодежь вообще, в окружающей ее реальности (произнесено в манере зануды-Хирона, поучающего малолетку-Геракла). Эта ваша велосипедная история — замечательно характерная реплика дремучих представлений начала века. Даже ему (Хирону) известно, что нынешние сопляки используют клей «Момент» исключительно для того, чтобы его нюхать. Они его нюхают, паршивцы (сказано было мне). Ловят кайф. Что еще за велосипеды, сами подумайте, в разгар декабря?.. Какое сегодня число, кстати?

Я (с каменным, надеюсь, лицом) сообщаю ему, какое сегодня число, а заодно — день недели и московское время, после чего разговор наш естественным образом прекращается и каждый занимается своим делом. Он листает древние вырезки из газеты «За рубежом», а я думаю о двух мальчишках, которые (синие от холода и сопливые, отравленные и жаждущие новой отравы) обходят сейчас квартиру за квартирой и выпрашивают «Момент», чтобы потом в подвале каком-нибудь, провонявшем кошками и бомжами, словить свой дешевый кайф — сладостный и тошнотворный, как сама наша вонючая жизнь, в скобках — житуха.

СЮЖЕТ 13/3

В десять ноль четыре раздаётся звонок, и Сэнсей ворчит:

«Еще бы минута, и я бы приказал гнать его в три шеи. Вовремя прийти не способны, новороссы…»

Я отправляюсь открывать. В дверной глазок наблюдаю по ту сторону решетки три фигуры: одна очень большая, черная, вторая значительно поменьше — элегантно-серая, а третья совсем маленькая, черненькая с беленьким. Я открываю дверь и выхожу к решетке.

Главный у них, конечно, человек в сером костюме, дьявольски элегантный, с матово-бледным (как у графа Монте-Кристо) застывшим «фарфоровым» лицом и совершенно змеиной улыбкой на блестящих (словно бы намакияженных) устах. Когда он говорит, его губы слегка двигаются, открывая безупречно-белые зубы, но выражение лица, при этом, остаётся без изменения, подчёркнуто доброжелательным. Так, разговаривают театральные куклы и люди, перенесшие несколько тяжёлых пластических операций. В правой руке у него, при этом, обнаруживается какая-то длинная черная остроконечная палочка, наподобие школьной указки. Но, не указка, разумеется. Странная, такая, палочка — слишком уж остроконечная, на мой взгляд… Однако, человек опирается на неё при ходьбе, он заметно хромает на правую ногу.

Который в черной обтягивающей коже, — огромный качок, рыжий, лысый, конопатый и круглоголовый, — тот, несомненно, у них «сопровождающий». На шее у него… «Странгуляционная борозда?» — проносится в голове.

А собственно пациент, разумеется, пацаненок: мальчик лет семи, а может быть, и десяти (я не специалист) — в строгом черном костюме, белая сорочка с галстучком, блестящие лакированные туфельки, держится за папанину ручку и выглядит противоестественно и даже, на мой взгляд, неприятно, как и всякий ребенок, одетый нарочито по-взрослому.

Без сомнения, это были «они», но я как человек педантичный и склонный все формализировать, решетку им не открываю, а только здороваюсь со всей доступной мне вежливостью:

— Добрый день. Чем могу служить?

— Здравствуйте, — отчетливо говорит пацан-джентльмен, а человек с застывшим лицом и змеиной улыбкой щеголяет безукоризненными искусственными зубами и, не теряя зря времени, произносит пароль:

— Аятолла приветствует Вас, милостивый государь мой! — и добавляет, уже от себя, как бесплатный довесок к паролю, — Мир дому сему и всем его добрым обитателям!

Я отпираю им калитку в решетке, после чего рыже-конопатый брахицефал немедленно удаляется — не произнеся ни единого слова, погружает себя в кабину лифта и так грохает, мудила, дверцей, что весь дом дрожит. На его шее виден неаккуратный келоидный красно-багровый послеоперационный рубец.Круговой.

— О, Боже! — говорю я не удержавшись, а серый элегантный папаня только руки разводит, всем видом своим изображая полнейшее сочувствие пополам с искреннейшим раскаянием.

— Автокатастрофа! С того света вытащили, — извиняющимся тоном произносит он, — Три месяца в гипсе, без движения…

Я препровождаю их в прихожую, где они не раздеваются, поскольку снимать им с себя нечего (естественно — прямиком сюда из лимузина, где всегда тепло, сухо и пахнет кедром). Здесь я их оставляю перед большим нашим зеркалом, огромным и мрачным, как дверь в чужое пространство, а сам заглядываю в кабинет и киваю Сэнсею — в том смысле, что все о’кей.

Сэнсей кивает в ответ, и я их ввожу — пацан впереди, папаня следом, а Сэнсей уже дожидается, возвышаясь над своими компьютерами, кварцевыми полусферами и горами папок, на фоне распахнутых дверец грандиозного архивного шкафа, тысячи папок подслеповато глядят оттуда плоскими рыжими, синими, белыми и красными обложками своими, и запутанные щупальца тесемок шевелятся, потревоженные сквознячком, и каждому сразу ясно становится, что и речи быть не может найти в этом хранилище прошлого хоть что-нибудь полезное простому обитателю настоящего.

СЮЖЕТ 13/4

Надо признаться, в таком вот ракурсе и с таким видом (возвышаясь, утопая костяшками пальцев в ворохах газетных вырезок, в багровом своем свитере, обширном и одновременно обтягивающем, с немигающим взором из-под нависающего безбрового лба) Сэнсей не может не производить известного впечатления, и он его, да, производит. На всех. Даже на меня. К этому