Дина сползла с кровати, стараясь не зацепиться гипсом за бортик и прижимая к груди неудобную конструкцию аппарата Илизарова. Кое-как перебралась в кресло, скривилась от боли и поехала, мучительно медленно, орудуя только одной рукой и ногой в проскальзывающей по линолеуму короткой лонгетке на стопе. Впереди был целый коридор, а она держала на весу перед собой тяжелый гипс, сжимала зубами концы полотенца, в которое завернула правую руку. Сегодня или никогда: с третьего этажа ей сюда будет уже не добраться!

Как она и надеялась, дверь в палату, где лежал Алекс, оказалась открытой. На сестринском посту горел ночничок, светился возле кровати экран монитора, перемигивались разноцветные огоньки на белой панели под потолком, к которой тянулись многочисленные шланги, трубки и провода. Дина приподнялась из кресла, вцепившись в толстый поручень изголовья, и, чуть не плача от неимоверных усилий, вытянула себя вверх. Дальше стало легче. Кое-как заняв вертикальное положение, нелепо отставив в сторону загипсованную ногу и опустив больную руку на край кровати, Дина, неровно дыша, всмотрелась в заостренные черты неподвижного лица. В полумраке оно казалось совсем неживым, чужим, но все-таки это был именно он.

– Алекс, я знаю, ты меня не слышишь. Потерпи совсем немного. Я тебя вытащу. Мы неслучайно оказались так близко, – шептала Дина скорее себе, чем неподвижному Алексу. – Уж если вернулась я, то тебе точно там не место!

Очень худое, с черными кругами вокруг глаз, его лицо казалось другим. Голова была выбрита. Верхний кончик правого уха отсутствовал, а прямо над ним тянулся к затылку грубый, толстый, словно гусеница, рубец.

Руки безвольно лежали поверх одеяла. Она просунула дрожащую ладошку под свободную от трубочки капельницы кисть. Сжала. Тонкие длинные пальцы были холодными.

– Я приду. Обещаю! Жди. Ты должен вернуться! Я специально не слушала «Лесного царя». Сам для меня сыграешь.

Неподвижное лицо Алекса оставалось равнодушной маской. Но Дина знала, что там, между светом и тьмой, он жив и страдает.

– Я приду, – прошептала она еще раз и неуклюже опустилась обратно в кресло. Попыталась опуститься. Промахнулась, вцепившись здоровой рукой в подлокотник. Кресло покатилось назад, ведь зафиксировать колеса Дина даже не подумала. Неуклюже прыгнув за ним спиной вперед на дурацкой лонгетке, она умудрилась попасть на самый край сиденья, но гипс на второй ноге с грохотом врезался в металлическую тумбочку…

В таком виде, торопливо и безуспешно пытающуюся развернуть кресло одной рукой, ее и обнаружила дежурная из палаты Алекса…

Шума было много. Прибежала Антонина, из ординаторской вышел даже дежурный врач, который явно собирался вздремнуть – такой помятый был у него вид. Все они напустились на Дину, но она только делала большие жалобные глаза и твердила о том, как ей жаль. Мальчика Лешу, про которого прочитала в интернете, и того, что вела себя глупо и неосторожно… В голове же крутилась и крутилась единственная мысль. Наркоз! Глубокий наркоз!

Каких только способов она не перебрала, чтобы снова очутиться в коме, но на этот раз с гарантией того, что она будет помнить все! Иначе затея оказалась бы бессмысленной. Единственный приемлемый вариант – медикаментозная кома – был слишком сложен. Кто и по какой причине ввел бы ее в такое состояние?

И вот, когда она почти отчаялась, Антонина, ругаясь громким шепотом на Дину, которую везла обратно в палату, выдала:

– А если бы ты упала? Да на «раскоряку»? Повредила бы спицы? Это же опять наркоз, операция. Куда тебе сейчас наркоз, дурочка? Это после комы-то? Все равно что снова в кому. Рано от тебя доктор Брумм отступился, я считаю!

Дина так и обмякла в кресле от облегчения. И правда, чем наркоз от искусственной комы отличается? Да почти ничем. Ей и надо-то было совсем немного времени! Покосившись на аппарат Илизарова, Дина вздохнула. Придется подождать до завтра. Похоже, что для отделения реанимации ее фокусов оказалось достаточно: Антонина предусмотрительно оставила дверь в палату открытой и пригрозила глаз с нее не спускать.

Половину ночи Дина не спала, так и эдак представляя себе новое падение. К утру, измученная, она поняла, что сломать руку еще раз не так-то просто. От одной мысли об этом сердце заходилось бешеным стуком и ее бросало холодный пот. Покалеченный организм сопротивлялся выбросам какого-то гормона, про который что-то, скорее всего, в школе проходили, но Дина давно и прочно забыла. Ясно было одно: она больше никогда не сможет бездумно и глупо отпустить перила, стоя на краю. Она физически не в состоянии сознательно нанести себе увечье! Даже ради Алекса.

Слезы затопили открытые глаза. Рука разболелась так сильно, что хотелось заорать и позвать дежурную, а ведь еще никто ничего не ломал! «Я сделаю это! Сделаю! Сделаю!» – уговаривала себя Дина, цепенея от ужаса, чувствуя себя предательницей и втайне надеясь, что наступающий день что-то изменит.

Утро началось с хлопотных сборов по переезду в другое отделение, а закончилось ужаснувшим Дину событием. Сначала в длинном коридоре затопотали, за приоткрытой дверью палаты одна за другой промелькнули фигуры врача и медсестер, провезли какой-то тяжелый аппарат. Потом на пороге появилась Антонина с тревогой во взгляде. Она катила впереди себя поскрипывающее кресло с неровной надписью «1-я хирургия» на спинке.

– Ну, – вздохнула, – пора, – и поставила кресло боком возле кровати, – давай перебираться.

Дину позабавила двусмысленность ее слов. Перебираться с кровати в кресло и перебираться в первую хирургию звучало одинаково. Антонина выглядела странно. От ее привычного добродушия не осталось и следа. Она хмурилась и украдкой оглядывалась на дверь палаты.

– Что-то случилось? – не выдержала Дина, водрузив загипсованную ногу на ручку кресла-каталки.

Антонина не успела помочь, оглянувшись. Мимо палаты быстрым шагом прошел заведующий отделением. Фалды расстегнутого халата развевались у него за спиной.

Дина решила, что в отделении появился новый пациент. Скорее всего, кто-то из «тяжелых», раз поднялась такая суета. «Впрочем, – сокрушенно подумала она, – чему я удивляюсь? “Легкие” здесь не задерживаются, переезжая на другие этажи больницы».

Антонина повернулась и с сомнением посмотрела на Дину, качнув головой.

– Давыдченко из третьей палаты утром стало совсем плохо. Будут решать вопрос о его отключении. Только мать дождутся…

– Что?!

Забыв о больной ноге, Дина подскочила на кровати. Кресло боком поехало в сторону. Колеса сопротивлялись, с невыносимым скрипом цепляясь резиной за линолеум, негодовали на такое варварское применение. Кресло затормозило, но относительно здоровая Динина нога проскользнула по полу и потеряла опору, сразу отпихнув его еще дальше от кровати. Антонина всплеснула руками и бросилась к Дине, но ей помешала выставленная кочерга гипса, которая проскочила под ручку кресла и застряла там, продолжая его толкать.