А море осталось позади – исчезло как последнее напоминание о сумасшедших снах в замкнутой квартире.

Во время дневных остановок, когда солнце стояло высоко, они часто занимались любовью, разложив одеяло, не обращая внимания на проносящиеся мимо неразличимые машины. Но иногда травы вокруг росли так густо, так росло, что не видно было машин, а только разные колосья, стебли, листья, шипы, семена. И Анна, отдышавшись, лёжа на животе без одежды, удивлялась – до чего разнообразны растения, имён которых она не знает, до чего плотно теснятся на почве. В стеблях с равномерным гулом копошились мелкие живые существа. Солнце выпаривало из растений их жидкости, их запахи, смешивая со своим сухим запахом.

Большую часть дня Анна смотрела в окно, на желтоватую степь, всегда одну и ту же, всегда пустую, и, чем дольше она смотрела, тем сложнее было представить, что некогда было или некогда будет что-то иное. Лишь одно выводило из равновесия – избыточные ночные звёзды. Их было неоправданно много. Глядя на них, Анна начинала волноваться, переживать, тосковать о чём-то. Такого она никогда не видела в городе: ей казалось, что звёзды копошатся, как осы, и вот-вот накинутся и начнут жалить всем роем. Однажды она попросила Шарвана включить фары, чтобы звёзд не было видно, чтобы рассеять страх. Нужно много света чтобы не видеть.

Иногда Анна писала во время остановок; если Шарван спрашивал её, что она пишет, отвечала, что продолжение.

Несколько раз ехали по темноте, когда целый день уходил друг на друга, на ласки. Ехали на рассвете, когда днём было жарко. Ехали под дождём, и в неплотно закрытое окошко задувал сквозняк. Окаменелыми глазами смотрела – в зрачки задувал сквозняк. Опять.

Равнина сменилась невысокими частыми холмами, Шарван говорил что-то… Что это не холмы, а курганы, и дальше будут развалины… Она не прислушивалась, растворённая в собственной памяти, из которой кристаллизировались знаки. Некоторые из них были буквами и цифрами, перемешанными без порядка и конца, другие происходили из раздела «дополнительные символы», были странные сочетания красных и синих точек, соединённых круговыми линиями, чертежи, углубляющиеся спиралями внутрь, неоновые иероглифы, религиозные символы, тире и точки азбуки Морзе.

– Аня! Нюта!

– Чего? – Недоставало уверенности, была ли расчёска ручкой вниз, на которой она остановилась, китайским иероглифом, египетским или значком из тех, что печатают на коробках телевизоров, чтобы их не переворачивали. – Мы стали? Заправляться?

– Ты задремала? Я только хотел показать тебе развалины.

– Какие развалины? От чего? – Анна потёрла заспанные глаза.

– Я… Я не очень уверен. Кажется, здесь было какое-то поселение, веке в пятом, что ли. Работали здесь археологи, а потом бросили – финансирование закончилось, заставили их всё на месте оставить.

Пришлось распрямляться, вылезать из машины. Несколько секунд стояла, пока кровь не разбежалась по отвыкшим держать туловище ногам. Хлопнула дверцей. (Слишком сильно. Косой взгляд Шарвана, но без слов.) Солнце спускалось, розоватые лучи просвечивали волосы и колосья.

Шарван ушёл далеко, она плелась за ним и не видела развалин. Приходилось идти по пояс в травах, которые путались вокруг ног. Не спешила, ленилась.

Кто-то прятался. На Анну смотрели из травы. Она вздрогнула, схватилась за живот. Глаза сначала показались живыми, но это было каменное изваяние. На первый взгляд оно ничем не отличалось от простого камня, но стоило различить глаза, как становилось человеком. Женщиной – понятно по большим свисающим грудям. На голове сложная шапка, на шее украшения. Лицо маленькое, скуластое. Невозмутимое. Маленькие ручки сложены под складчатым животом, незаметные голени, широченные бёдра.

Анна сделала следующий шаг. Хотя глаза изваяния оставались неподвижны, показалось, что оно следит. Не было в застывшем взгляде ни угрозы, ни любопытства, но поспешила за Шарваном – ей стало жутко. Как не из камня человека сделали, а человек окаменел. Спиной ощущала взгляд.

– Вот, видишь? – Шарван указал на заросший большой квадрат. – Здесь был дом. Остался фундамент.

– Греки жили? – Речь рассеяла страх. Анна припомнила, как с классом ездила в Херсонес и Лиля стояла под каким-то колоколом, уставившись в море.

– Нет, не думаю… – Посмотрел удивлённо, будто она сморозила глупость.

Медленно вошла внутрь квадрата и осмотрелась. Как бы оправдываясь за то, что развалины не впечатляют, Шарван сказал:

– Если с вертолёта, оно, знаешь, всё сразу видно. Полностью видно, как жили. И колодец, и кузница.

– Так ты и на вертолёте умеешь? А что ты здесь вообще делал на вертолёте? Часто здесь бывал?

– Пару раз. Пойдём, посмотрим дальше. Там интереснее.

В квадратах домов, похожих на нарисованные детьми квартирки, лежали зеленоватые металлические бруски. Некоторые стены возвышались над землёй, но издали их трудно было отличить от неровностей почвы. До Анны наконец дошло: все эти холмы, километры курганов – кладбище, относящееся к селению. Все, кто здесь жил, по одному перешли туда.

– Где-то есть река? Если жили люди, должна быть вода.

– Метрах в ста есть ручей.

– Так давай наберём, чтобы не экономить.

– Разве мы экономим? Кончится – в пути докупим.

– Где? Будет где докупить в пути? – Глаза её загорелись, словно он выдал себя оговоркой.

– Отсюда не берут воду.

– Почему? Проклята, что ли?

– Не хлорирована. Ты если хочешь – попробуй. Таблетки от поноса у меня в аптечке есть.

– А знаешь что, Шарван? – Анна вошла в один из квадратов, присела на корточки и посмотрела туда, где была некогда дверь.

– Что?

Она щурилась, но не могла понять, что делает или ломает Шарван, – прямо за его спиной висело солнце.

– А я, пожалуй, здесь и останусь. Мне здесь нравится. Серьёзно.

– Ну, этого мы не можем.

– Почему ещё? Жить сама я почти привыкла. А хочешь, тоже оставайся. Или поезжай обратно. Там я уже никому не помешаю, с тебя спросу нет. Какая тебе разница, где меня оставить? А? Куда ты меня везёшь, а?

Молчал. В воздухе что-то такое витало – тихое, как жирное молоко. Не переводя взгляда, в траве, на которую смотрела уже так долго, Анна заметила крупные кости. Светлые, почти белые. Они не могли быть древними, как поселение. Не удержавшись, дотронулась. На ощупь ничем не отличались от твёрдого дерева. Отдёрнула руку. Через несколько секунд она различила неподалёку совсем маленький череп, покрытый голубыми узорами. Размером он не подходил к костям.

Неплохо было бы так лежать после смерти, вызывая уважение случайных проезжих. Намного лучше, чем держать на себе массу гнилой почвы, потому что она не из тех, кого тяжело раздавить. Внезапно заметив на черепе трещину, вскочила. Но, едва открыла рот, Шарван перебил: