София, вытаращив глаза, не могла сдвинуться с места: видимое и слышимое ею словно приковало к земле. Девочка резко зажмурилась, когда кто-то из двоих случайно задел фонарь, тот перевернулся и свет упал прямо ей в глаза, и только в этот момент она осмыслила, кто находился перед ней.

– О, Ланц, ты такой горячий… Возьми меня прямо сейчас… О-о, да…

Этой женщиной была Кларенс, продавщица фруктов и овощей на местном рынке. София вспомнила, что каждый раз та снисходительно улыбалась и насмешливо приветствовала ее мать, проходившую мимо лотка. А тот, кто был ее отцом, заботливым папашей, сулящим ей, Лин и Брайану достойное будущее на ферме, сейчас обнимал эту «торговку» и называл ее «любимой». В этот момент София была растерянна и подавленна, не понимала, что же такое неожиданно произошло с этим миром. Грозность, строгость ее отца, убедительные речи о порядочности и правилах, которые должны соблюдать все, сейчас для него самого не существовали. Своими действиями он перечеркнул все принципы, которым учил детей.

«А как же мама?!– пронеслось в мыслях Софии.– Она же говорила, что он хороший, заботливый… Она верит ему…»

Внезапно София почувствовала, как сводит живот и к горлу подкатывает что-то тяжелое и горячее. Она перевернулась на бок, и ее сразу стошнило прямо на платье. София задрожала от нахлынувших мерзких ощущений. Не понимая, что с ней происходит, отчего у нее кружится голова и все плывет перед глазами, девочка еле смогла отползти назад, чтобы больше не видеть и не слышать происходящего. Она кое-как вытерла губы и, сплевывая горькую слюну, поднялась на ноги. Спотыкаясь и почти плача, ничего не разбирая под ногами, София побежала к дому.

Она обливалась слезами, сожалея, что оказалась в тех кустах, но в то же время понимала, что ее давнишняя вражда с отцом, упрямство и пренебрежение к нему, интуитивное недоверие и открытая неприязнь были оправданы. Он всегда был предателем, обманщиком, гнусным негодяем и подлецом. София боялась, что, вернувшись домой, не сможет сдержаться, устроит истерику или все расскажет матери, или больше никогда не сможет заговорить с ним, а он ополчится на мать, и произойдет катастрофа. Но что бы ни произошло, София клялась себе, что никогда не обратится к отцу, никогда не попросит его о помощи, никогда не возьмет его за «большую, грубо раздевающую доступных женщин» руку и не позволит, чтобы он прикоснулся к ней даже случайно.

***

Хелен стояла у ворот поместья, строго и беспокойно поглядывая вокруг. Софии не было уже час, как Бен сообщил о том, что девочка покинула его дом, и сердце матери наполнялось тревогой.

Неожиданно из переулка выбежала чумазая заплаканная девочка в разодранном платье. Хелен не узнала собственную дочь.

– Мама,– рыдающим голосом прокричала София и с разбега уткнулась лицом в подол платья матери.

– Софи, стрекоза, что случилось?– беспокойно воскликнула Хелен и, присев на корточки, обняла дочь.– Почему от тебя так пахнет?

Содрогаясь от рыдания, София решительно молчала.

– Идем в дом, умоешься и все мне расскажешь.

Мать взяла девочку за руку и, беспокойно вздыхая, повела ее в дом.

В душевой комнате, пока София умывалась, Хелен огорченно пыталась рассмотреть, нет ли на теле дочери синяков, ссадин или каких-либо признаков насилия. Но ничего подобного, кроме порванного платья, от которого исходил неприятный запах, запутавшихся в волосах сухих листьев и соломинок, она не обнаружила. Осторожно Хелен ощупала руки и ноги дочери, сняла с нее платье, взглянула на живот и спину, погладила щеки и подбородок и не нашла подходящего объяснения ее внешнему виду и поведению.

– Может быть, ты все же расскажешь маме, что случилось?– устав от догадок, спросила Хелен.

София смотрела на мать большими испуганными глазами и молчала. Что-то мешало ей рассказать все, что она пережила. Раньше любая, даже самая тяжелая новость не задерживалась на языке, а теперь София терялась в своих чувствах, горло свело от напряжения.

Хелен не стала напирать на дочь, зная, что, когда придет время, та сама все расскажет. Она усадила дочь в ванную, пустила теплую воду и стала намыливать ее худенькое тельце.

После купания мать одела девочку в пижаму и отнесла в ее комнату.

– Я принесу молоко и печенье,– сказала Хелен, укладывая дочь в постель.– И потом мне жутко любопытно услышать твою историю…

– Я расскажу, только принеси печенье,– укутываясь в одеяло, ответила София.

Хелен тяжело вздохнула, укоризненно покачала головой и вышла.

Пока мать отсутствовала, София с усердием старалась придумать историю своей вечерней прогулки. И, несмотря на жуткое потрясение, ей это удалось. Она с искренними глазами уверила Хелен в том, что пыталась защитить маленького щенка от своры разъяренных собак и что еле ноги унесла, оставив там кусок ситца. История оказалась вполне реалистичной. В конце беседы Хелен, наказав быть осторожней в следующий раз и не гулять одной поздним вечером, пожелала дочери доброй ночи и удалилась.

У Софии всегда была живая фантазия. Но сегодня ложь далась ей особенно тяжело. Что-то холодное, каменное поселилось в груди с момента, когда ее глаза запечатлели не поддающуюся объяснению картину. Софии казалось, что теперь даже вздохнуть было больно. Из памяти все не исчезали мерзкие образы, они сковывали все тело, и каждое движение отдавалось в голове тяжелым ударом. А голова словно наполнилась киселем. Ей не представлялось, что будет завтра. Когда за завтраком соберется вся семья, она будет смотреть только на отца, знать, что он из себя представляет, и молчать.

«Неужели он не поймет, что я его видела?– думала она.– А может, все это знают? Или все это приснилось мне? Нет, не приснилось! Я его видела! Он подлый обманщик! Я ненавижу его!»

В доме погасили свет, и все разбрелись по своим комнатам. София лежала под одеялом и широко раскрытыми глазами разглядывала темноту. О сне не могло быть и речи. Через некоторое время она услышала в коридоре тяжелые шаги отца, направлявшегося в свою спальню. Долго ворочаясь в постели, София не могла успокоиться и хоть на минуту закрыть глаза. Ей мешала подушка, мешала пижама, которая задиралась то там, то тут, мешало одеяло, и самой невыносимой была звенящая тишина в комнате, от которой зудело в груди и голова раскалывалась, словно ее надували.

Не выдержав, София соскочила с кровати и босиком направилась к родительской комнате. Ей хотелось убедиться, что ее глаза не ошиблись и это действительно был ее отец. София думала, что если он посмотрит в ее глаза, то поймет, что совершил ошибку и тут же признается во всем, покается, исправится.

Но наивные детские ожидания были разрушены в тот миг, когда в приоткрытую дверь София увидела, как отец, шатаясь от изрядной порции виски, снимает пыльный пиджак и небрежно бросает его на пол, затем с туповатой перекошенной улыбкой устремляется в постель к ее матери, но холодный взгляд и резкий толчок рукой отбрасывает его на кресло, и тот без сопротивления, что-то бормочет себе под нос, ерзает на сиденье и смирно засыпает.