class="p1">Во всяком таком несчастном хозяйстве каждая такая пани должна иметь доверенную, панну респектову, приятельницу, служанку. Без этого в разветвлённых интригах обойтись трудно. У Миры также была верная Юлька, которая, хотя несколько часов назад смеялась у прикрытой дверочки с другими, и не щадила, издевательски насмехаясь, своей пани, – служила ей, льстила и доносила. Видя Миру в таком плохом настроении и догадываясь о причине, когда другие вышли, она потихоньку показалась на пороге, кладя палец на уста.

Мира догадалась о какой-то тайне и велела приблизиться.

– Что там? – спросила она.

– Вы ищите ключ от будуара? – тихо шепнула Юлька.

– Ну да, я потеряла его где-то, это меня гневит, у меня нет привычки что-нибудь терять, завтра нужно будет попробовать слесаря.

Юлька махнула рукой.

– Я уж должна вам всё рассказать, – сказала она быстро, – ведь комната сегодня была не закрыта, ключ был в двери.

– Но где же он?

– Всё же я это лучше знаю, потому что видела, как Агатка и Анулька полетели туда шарить.

– Они там были? – воскликнула Мира.

– Были, я едва их оттуда выпроводила.

– Значит, кто же забрал ключ? – спросила она нетерпеливо.

– Пусть пани мне позволит докончить, – говорила тихо Юлька. – Пан (тот снизу) вернулся домой поздно, не знаю, отчего-то грустный, таскался по всему дому, пришёл и в этот покой, посмотрел, словно чего искал, а потому, я уверена, он ключ и забрал.

– А! Я несчастная! – ломая руки и выдавая себя, крикнула Мира. – И видел дверь… видел…

– Какую? – спросила, прикидываясь неосведомлённой, служанка.

Мира поглядела только и пожала недоверчиво плечами – ложь Юльки была неловкой.

– Слушай, – сказала она, – вот тебе десять дукатов, иди немедленно в соседний дом, к шамбеляницу, нет времени, ни секунды; скажешь ему от меня, чтобы через четверть часа эта несчастная дверь была забита, замурована; что хочешь, как хочешь, но чтобы открываться не могла. Делай что хочешь, я полагаюсь на тебя; дай мне шаль, я иду вниз.

Она поглядела на часы.

– Постараюсь, – добавила она с хладнокровием, – остаться внизу полчаса, может, дольше… потом приду на верх, но тогда дверь должна быть уже забита, заклёпана.

Когда она это говорила, её глаза горели, она живо дышала, но страх уже прошёл, опасение убежало, была уверена в себе, поглядела в зеркало, почувствовала себя восхитительной. Набросила пурпурную шаль с пальмами на плечи, задержалась на минуту, думая на пороге, погрузив голову в ладони, и… пошла.

Орбека сидел ещё ошеломлённый, с дрожащими устами, на том самом месте, где упал, вернувшись сверху, когда в его дверь постучали, он ничего не услышал. Мира вошла и с прыжком бросилась ему на шею.

Её движения, физиономия так были пронизаны чувством, выражение лица столько имело правды, что нужно было, зная обстоятельства, склонить голову перед отличной актрисой.

Орбека, видя, что она направляется к нему, отскочил, точно увидел призрак, словно наступил на змею.

Мира остановилась.

– Что с тобой? Ты болен? – воскликнула она.

Валентин молчал, глядя на неё.

– Но объясни же мне, что это значит? Отступаешь от меня, когда я желаю вернуться к тебе? Молчишь? Смотришь, точно на меня гневаешься. Смилуйся!

– Что со мной? – выговорил Орбека, едва в состоянии произнести эти слова. – Что со мной?

И бросил ей ключ на стол.

Мира, точно ничего не зная, ни о чём не догадываясь, смотрела, мастерски разыгрывала остолбенение, удивление, жалость, словно над безумным. Не узнавала ключа.

– Что же это? Какой это ключ? Объясни же мне эту загадку? Орбека долго молчал, был смешан этим спокойствием.

Мира стала ближе присматриваться к ключу, ударила по карману и вдруг начала ужасно, чрезвычайно, несдержанно смеяться.

Она упала на кресло с этим смехом, прекращала смеяться, судорожный смех охватывал её снова, пыталась говорить – не могла, металась, топала, будто бы желала его обнять, но это превосходило её силы. Орбека смотрел, стоя, на неё, качающийся, неуверенный, начиная уже подозревать себя, что был сумасшедшим, что сошёл с ума. Смех внешне искренний, страстный, резкий, пустой разлетался по покою с выражением наивности и откровенности, по-настоящему мастерски подхваченными.

Наконец, заплакав от этого смеха, Мира начала говорить, но иногда пустое веселье ещё прорывалось.

– А! Теперь я уже знаю, что это значит, – сказала она, – я забыла дверь закрыть по невнимательности, ты пошёл, открыл вход в соседний дом, припомнил, что рядом как раз стоит шамбеляниц, и дьявол ревности схватил твоё сердце в свою когти! В самом деле, я могла бы возмутиться, серьёзно разгневаться навеки за такое какое-то странное объяснение вещей в самом невинном свете.

Орбека стоял, теряя самообладание.

– Откуда взялась эта дверь, сейчас тебе объясню, – говорила медленно Мира. – Ещё прежде чем шамбеляниц остановился в этом доме, раз были мы с судьёй К. в моём будуаре, для осмотра моего коврика для молитв, который как раз пришёл ко мне из Парижа. Я заметила, что староста на этот угол постоянно оборачивал глаза, подходил, приглядывался, наконец пальцами стены начал ощупывать. Меня это удивило, я пыталась расспросить; сначала он ничего поведать мне не хотел, выкручивался, баламутил, наконец, прижатый мной, он признался, что знал, что этот дом в бытность прошлого владельца имел проделанный из его кабинета, обращенного теперь в мой будуар, проход к пани С. Я не хотела верить, мы начали спорить. Судья упирался, мы побились об заклад. Но что же стало! Дверь существовала в действительности! Судья схватил раму и оторвал. Дверь была открыта. Я тут же, возмущённая, испуганная, послала в соседний дом, не желая тебе ничего о том говорить, и оказалось, что очень правильно.

Слушай же, ты можешь сам убедиться в том, что двери с той стороны нет вовсе, потому что без следа была замурована. Оставили её, видно, заклеив, с этой стороны, или из невнимательности, или из недостатка времени. Вот вся эта страшная история, из которой, может, кто-то что-то слепил, видя, что ко мне шамбеляниц рекомендуется!

А ты, – добавила она грустно, играя роль жертвы, – а ты… на малейшее подозрение, не имея никакой веры ко мне, несмотря на столько доказательств привязанности, подозреваешь меня сразу же в этой гнусной, чёрной, грязной измене! А! Это ужасно! Да, – воскликнула она яростно, – может, я это заслужила, принимая это положение, в котором нахожусь, но по крайней мере не от тебя…

Здесь, очевидно, подобало плакать, и Мира расплакалась. Орбека, самый счастливый из людей, упал у её ног, прося прощения, и примирение после некоторого сопротивления, гнева, упрёков, закончилось всплеском страстной нежности.

Орбека не пошёл даже наверх удостовериться в рассказе, прекрасная артистка слезами, выражением лица убедила его в