Второй ничего не сказал, а просто схватил мой амулет, по случаю жары выглядывавший из ворота рубашки.

Вернее, попытался схватить. Не дотянулся на полсантиметра. И повторил попытку. С тем же результатом.

За то время, что он протягивал ко мне свою грязную пятерню, я успел бы не только отпрянуть, но и при желании сломать ему каждый палец отдельно.

Пусть скажет спасибо, что Шаман воспитал меня гуманистом. Да и пальцы у него грязные.

— Эй, ты… — не поняв в чем дело, обиженно протянул младший. Голос у него был густой и хрипатый.

— Деньги давай, — гнул свое старший, но, похоже, уже не так уверенно, как вначале. А для увеличения уверенности он достал нож. Лезвие сантиметров в восемь длиной не отбило у меня охоты повыделываться: он махал ножом, как косой, но острие всякий раз проскакивало в пяти миллиметрах от моего живота.

Младший смотрел как завороженный и ничего не предпринимал. Поэтому когда я забрал нож у старшего, то мелкому ничего не сделал.

— Кто вас послал? — спросил я большого. Он тупо смотрел на свой собственный нож в моей руке.

Пришлось вопрос повторить.

— Никто, — ответил чувак. И закрыл рот. Но язык я успел ему надрезать.

Он взвыл, схватился за рот рукой, однако в бега не ударился — то ли не желая получить нож в спину, то ли опасаясь за младшего.

— Кто вас послал? — спросил я теперь мелкого.

— У тебя телефон, — испуганно загудел он. — И деньги из кармана торчат.

— Но это же мой телефон, — укорил я обоих. — И мои деньги.

Братья — а они точно были братья — испуганно молчали.

Похоже, они говорят правду. Это не засада, а просто мое очередное разгильдяйство. Ефим как-то напомнил, что по этому поводу сказано в священных книгах. Если ты оставил кошелек на столе и его украли, то виноваты оба. Один — за то, что украл. Другой — за то, что ввел в искушение.

— Ладно, валите отсюда, — сказал я неудачливым налетчикам. И, чтоб не пугать, сложил нож. (Черт, вляпался в его кровь. Может, она со СПИДом?)

— Ну хоть сколько-то дай, — опять густо заныл младший. — Мы ж с тобой одной крови, — некстати вспомнил он киплинговского Маугли.

— Ага, — укорил я его. — Вот вы мне и собирались ее пустить.

Младший не стал отпираться. Поэтому я дал им тридцать рублей. И еще потому, что мне было неудобно за надрезанный язык старшего. Если б я знал, что это просто вокзальные гопники, я бы не стал этого делать.

Расставшись с новыми знакомыми (и выкинув складень в ливневую канализацию), я зашагал к Садовому кольцу.

Совершенно бесцельно. Потому что цель у меня была только одна — полтора миллиона. А у Садового они точно не лежали.

И все равно топать по Москве было приятно. Солнце светило, девушки щеголяли открытыми коленями. И не только коленями. Еще бы мне чемодан с баксами — и я был бы почти счастлив.

Но чемодана не было. Пока не было.

Я думал, как бы его раздобыть, и никто, кроме Ефима Береславского, мне в голову не приходил. Тогда я стал думать так, как учил меня Шаман: а почему в мыслях о миллионах баксов у меня все время перед глазами встает веселая и наглая морда Ефима Аркадьевича? Ведь у него и у самого такой суммы никогда не бывало!

Но раз это происходит, значит, в этом есть какой-то смысл — ничто в нашем мире не происходит бессмысленно.

Я задумался. Конечно, с Береславским мы дружили, если можно назвать этим словом редкие встречи молодого таежника и матерого столичного рекламиста. Но ведь даже и такая дружба должна быть чем-то обусловлена.

Странно, что я не думал об этом раньше.

Мы познакомились в Комсомольске-на-Амуре, куда он, как выяснилось, прилетал прочесть какие-то свои лекции. А я делал первые опыты на ниве спасения своего народа.

Знакомство произошло при обстоятельствах, схожих с сегодняшними. Он, толстый и веселый, пошел гулять в район, в который толстым и веселым ходить не надо.

На сверк его дорогих очков мгновенно нарисовались двое правильных пацанов. Городок этот «воровской» — в смысле, что сильны лагерные традиции. Так что порядок на тамошних улицах все же есть, хотя облегчить заезжего пузача никогда не возбраняется.

Я почему-то ввязался, история закончилась словесно. Он церемонно поблагодарил и… выбросил половинку кирпича, которую успел мгновенно подобрать и спрятать в руке за спину. Так что этот «интеллигент», похоже, несильно нуждался в моей помощи.

Дальше мы с ним интеллектуально затусовались и уже через пятнадцать минут были как родные. По крайней мере, степень его политкорректности меня просто восхитила. Например, он поинтересовался, как в моей родной литературе переводится русское выражение «широко раскрыть глаза».

Правда, все, что он говорил, никогда не было обидным. Просто ему было все равно, над чем зубоскалить.

В общем, своеобразный мужик. Но не злой, веселый и очень надежный.

Но ведь нет у него миллионов!!! В чем же дело?

И тут еще мысль пришла. Причем вовсе не о Ефиме, а о тех братовьях, которым не давало покоя мое скромное имущество.

«Мы с тобой одной крови», — сказал мне младший. Пусть копирайт и не его. Но смысл-то верный!

А миллионера одной со мной крови я знал лишь одного.

Ванька Алтухов очень плохо учился в интернате. И не ездил домой даже на каникулах. И зарабатывал копейки на всем.

Очень был неприятный человек. Наверное, таким и остался.

Зато недавно узнал, что он — владелец водочного завода. Подонок, конечно. От водки сгорели и его, и мои родители. Не может мой народ перерабатывать этот продукт без последствий.

И ничего — трудится Иван на алкогольной ниве, невзирая на этнические особенности потребителя.

Вот поэтому, наверное, я о нем, гаденыше, и не вспоминал. А сейчас деваться некуда. Утопающий и соломинке рад. А Ваньке — возможность спасти душу перед главным судом.

Хорошо, Алтухов обосновался под Омском. Туда и рвану, пока деньги не иссякли.

А Ефиму я решил все-таки позвонить. Не знаю почему. Просто Шаман учил никогда не отбрасывать бездумно то, о чем думается.

Я набрал номер его мобильного, и Береславский немедленно ответил мне своим довольным жирным голосом:

— Здорово, Самурай.

— Привет, Ефим. Можно, к тебе заскочу вечерком? Посоветоваться надо. (Дольше я оставаться в Москве не собирался, нужно было мчаться в Сибирь.)

— Давай, — весело ответил он.

— А ты дома сейчас?

— Нет, за рулем.

— Где рулишь? — Слышимость была отличная.

— Проезжаю Барабинские степи. Ночью буду в Омске. Так что заскакивай.