Он ненавидел их всех. Но больше всего он ненавидел враждебных чужаков. Жестокого врага, вселившего страх в сердца людей.

Феррено ненавидел их всех жгучей ненавистью, доходившей до безумия. Затем наваждение прошло. Даже это прошло.

И вот теперь он старик. Годы избороздили кожу рук, лица и шеи. Глаза глубоко запали, окруженные складками плоти, брови стали белыми, как звезды. Отросшие спутанные волосы были обкорнаны ультрабезопасным бритвенным прибором, который невозможно было бы использовать для самоубийства. Борода нечесана и кое-как подровнена. Сутулая фигура, со временем идеально приспособившаяся к пневмокреслу.

Мысли перескакивали с одного на другое. Феррено думал. Впервые за последние восемь лет — с тех пор как прекратились галлюцинации действительно думал. Он сидел сгорбившись в пневмокресле, которое давным-давно приняло форму, соответствующую его позе. Немые мотивы какой-то хорошо знакомой записи музыкальной пьесы нестройно звучали над головой. Было ли то кошмарное повторение Вивальди или кошмарное повторение Монтеверди? Загнанный кошмарным повторением туда, где так долго жила эта музыка, он пошарил в закоулках памяти.

Его мысли изменили направление прежде, чем он нашел ответ. Это не имело значения. Ничего не имело значения, кроме дозора.

Капли пота выступили над верхней губой, жидкие волосы прилипли к вискам, обозначив дуги залысин.

Что, если они никогда не придут?

Что, если они уже прошли и из-за какой-нибудь неполадки в приборах он проморгал их? Даже необъяснимое упорство вращающихся работяг-сканеров не внушало достаточной уверенности. Впервые за много лет Феррено вновь прислушивался к сканерам — исправны ли они? Нет ли каких-нибудь… неполадок?

Они звучали с перебоями! Боже мой, все эти годы и сейчас они не работали! Феррено не мог починить их, не мог выбраться наружу, он был обречен лежать здесь, пока не умрет — жизнь потеряла цель! О Боже! Все эти годы прошли зря, и юность прошла, и прекратилось всякое движение, и поломались эти проклятые штуковины, и враги проскользнули незамеченными, и с Землей все кончено, и мне скверно здесь, и все было напрасно, и Мари, и все…

Феррено! Боже милостивый, человече! Остановись!

Резким усилием воли он взял себя в руки. Машины были совершенны. Они работали на основной субстанции гиперпространства. Они не могли выйти из строя, однажды запущенные согласно программе.

Но ощущение бесполезности осталось.

Он уронил голову на трясущиеся руки. Почувствовал, как слезы брызнули из глаз. Что способен сделать один тщедушный человек здесь, вдалеке ото всех и всего? Ему открыли достаточно, чтобы один человек стал более чем опасен. Да пусть они без устали убивают друг друга. Без разбора — мужчины и женщины. Лишь один человек сумеет сохранить самообладание, забавляясь путаницей предостережений по гиперпространственному коммуникатору.

Он вспомнил, что ему говорили о смене дозорного.

Ее не будет. Изолированный, человек начинал борьбу с самим собой. Если они заберут его и заменят другим, возрастет вероятность просчета — и провал. Избрав наилучшего кандидата при помощи непогрешимого компьютера, они положили все яйца в одну корзину — но свели риск до нуля.

Он снова вспомнил, что ему говорили о замене его роботом.

Невозможно. Кибернетический мозг, оборудованный для выполнения столь сложной задачи, как распознавание угрожающих факторов, а также передачи их на гиперпространственные коммуникаторы — включая всевозможные разветвления, которые могут возникнуть за пятьдесят лет, — был бы фантастически огромен. В длину миль эдак пятисот, в ширину — трехсот. С лентами, дублирующими системами, преобразователями и перфокартами, которые, если их выложить в одну линию, покрыли бы половину расстояния от Камня до Земли.

Феррено знал, что он необходим, и это, наряду с другими соображениями, двадцать четыре года удерживало его от того, чтобы, исхитрившись, свести с собой счеты.

Самоубийство все еще казалось ему слишком жалким, слишком никому не нужным исходом. Наверняка пузырь-квонсет передаст информацию, если он умрет или окажется в беспомощном состоянии. Тогда последует еще попытка.

Он был необходим, если…

Если враг приближался. Если враг уже не обошел его. Если враг не погиб давным-давно. Если, если, если!

Феррено почувствовал, как вновь пробуждается безумие, подобно некоему безобразному монстру рассудка.

Он оттеснил его беспристрастным доводом.

В глубине души Феррено знал, что он не что иное, как символ. Знак отчаяния. Знак выживания для людей Земли. Они хотели жить. Но разве они не принесли его в жертву ради своего выживания?

Он не мог ответить себе на этот вопрос.

Может, это было неизбежно. А может — нет. В любом случае так уж вышло, он был человеком.

Здесь — в этом скрещении галактик, в этом пункте особой важности, на этом рифе среди баталии, которая должна разыграться.

А что, если его бросили? Что, если сюда никогда не придут? Что, если врага вообще не существует? Всего лишь предположение, принятое за истину. Тайное давление на душу и жизнь человеческого существа!

Боже! Какая ужасная мысль! Что, если…

Тихий звонок и мощный красный свет из «глаза» в потолке включились одновременно.

Раскрыв рот, Феррено оцепенел. Он не мог смотреть вверх, на сам «глаз» . Он уставился на кровавую дымку, застилавшую стены и пол квонсета. Это была минута, которой он ждал двадцать четыре