Двор воспользовался волнениями, происходившими в Париже, чтобы осуществить другие свои планы. С некоторого времени он старался овладеть умом короля. Король вначале отказывался санкционировать декреты 4 августа, хотя они носили учредительный характер, и ему предстояло только их обнародовать. Принявши их наконец, он возобновил те же затруднения по отношению к декларации прав. Двор поставил своей целью внушить Людовику XVI, что он — жертва Собрания и принужден соглашаться на меры, которых он не желал бы принимать. Двор неохотно переносил свое положение и желал бы возвратить себе прежнюю власть. Единственным средством к этому он считал бегство, но ему надо было придать законный вид, ибо в присутствии Собрания и вблизи Парижа двор ничего не мог сделать. Королевская власть пала 23 июня, ее военная опора — 14 июля; оставалось только последнее средство — междоусобная война. Было очень трудно склонить короля на это; ждали последнего момента, чтоб его заставить бежать; нерешительность короля помешала выполнению этого плана. Предполагалось удалиться в Мец к маркизу Буйе, в центр его армии, и оттуда призвать собраться вокруг монарха дворянство, оставшееся верным ему войско и парламенты; затем объявить Собрание и Париж мятежными, потребовать от них повиновения, принудить их к нему и, таким образом, если и не удастся восстановить прежнее неограниченное правление, то, по крайней мере остаться на почве Декларации 23 июня. Таким образом, двор нуждался в удалении короля из Версаля, чтобы иметь возможность предпринять что бы то ни было; с другой стороны, приверженцам революции нужно было переселить его в Париж; орлеанская партия, если вообще такая существовала, должна бы была стараться застращать короля, чтобы принудить его к бегству, в расчете на то, что в его отсутствие Собрание назначит ее главу главным наместником королевства; наконец, народ, испытывавший большой недостаток в хлебе, должен был надеяться, что присутствие короля в Париже прекратит или уменьшит его нужду. При таком положении достаточно было малейшего повода, чтобы вызвать восстание, и двор доставил этот повод.

Под предлогом защиты от парижских волнений он созвал войска в Версаль, удвоил караулы, призвал драгунов и Фландрский полк. Эти военные приготовления вызвали живейшие опасения; распространился слух о контрреволюционном перевороте, говорили о предстоящем бегстве короля и о роспуске Собрания. В Люксембурге, в Пале-Рояле, в Елисейских полях появились незнакомые формы, черные или желтые кокарды; противники революции обнаруживали давно не замечавшуюся у них радость и оживление. Двор своим поведением подтверждал предположение и раскрывал цель всех этих приготовлений.

Офицеры Фландрского полка были встречены населением города Версаля с беспокойством, зато во дворце в честь их устраивались празднества, и они были даже допущены к игорному столу королевы. Старались всеми способами обеспечить себе их преданность; королевская гвардия дала им обед. На этот обед были приглашены все офицеры находившихся в Версале драгунского и стрелкового полков, офицеры швейцарской гвардии, швейцарской сотни, военно-полицейского управления и, наконец, Главного штаба Национальной гвардии. Местом этого празднества был выбран большой театральный зал, который предназначен был исключительно для самых торжественных придворных празднеств и который со времени свадьбы второго брата короля открыт был всего только один раз — для приема императора Иосифа II. Королевским музыкантам было приказано присутствовать на этом, даваемом гвардией, празднестве. Во время обеда с восторгом был встречен тост за королевскую фамилию, а тост за нацию был пропущен или не принят. При второй перемене в обеденный зал были введены гренадеры Фландрского полка, швейцарцы и драгуны для того, чтобы они могли быть свидетелями торжества и приняли бы участие в выражении чувств, воодушевлявших всех участников празднества. Энтузиазм возрастал с минуты на минуту. Вдруг возвещают о прибытии короля; он появляется в зале пиршества в охотничьем костюме в сопровождении королевы, несущей на руках дофина. Раздаются восклицания любви и преданности; с обнаженными шпагами пьют за здоровье королевской фамилии; и в ту минуту, когда Людовик XVI покидает зал, музыка играет „О Richard! О mon roi, l'univers t'abandonne!“ (О Ричард, о мой король, вселенная тебя покидает!). Сцена являлась действительно многознаменательной: уланский марш и вино, которое лилось в таком изобилии, заставляли присутствующих утратить всякую сдержанность. Музыка начинает играть атаку; присутствующие, пошатываясь, кидаются в ложи, лезут как бы на приступ; раздают белые кокарды, а кокарды трехцветные топчут ногами, и затем вся эта толпа рассыпается по галереям замка, где придворные дамы осыпают ее поздравлениями и украшают лентами и кокардами.

Таково было это знаменитое торжество 1 октября. Двор имел неосторожность возобновить его 3-го числа. Нельзя не пожалеть об этой роковой неосторожности. Двор не умел ни покоряться своей судьбе, ни изменять ее. Сбор войск вовсе не предупредил нападение Парижа; наоборот, он вызвал его; банкет нисколько не сделал преданность солдат более надежной и в то же время увеличил нерасположение народа. Для обеспечения безопасности двора не требовалось столько рвения, а для бегства — столько приготовлений. Но двор никогда не умел сразу решиться на надлежащие меры для достижения своих замыслов, довольствовался полумерами, а иногда, когда решимость, наконец, являлась, бывало уже слишком поздно.

В Париже известие о версальском пире вызвало сильные волнения. Начиная с 4-го числа, все предвещало восстание: глухой ропот, вызывающее поведение противников революции, опасения заговоров, негодование против двора, все возрастающий страх перед наступающим голодом; толпа уже обращала свои взгляды на Версаль. 5-го числа бунт вспыхнул со страшной, неудержимой силой; сигналом к нему послужило полное отсутствие муки. Какая-то молодая девушка ворвалась на гауптвахту, захватила там барабан и побежала с ним по улице, барабаня и выкрикивая „Хлеба! Хлеба!“ Вскоре к ней присоединилась целая масса других женщин; эта толпа, все время возрастая, направилась к ратуше; она оттеснила конную стражу, бывшую у дверей, и ворвалась внутрь, требуя хлеба и оружия; выломала двери, завладела оружием, ударила в набат и направилась к Версалю. Вскоре толпами собравшийся народ начал заявлять то же желание, и крик „В Версаль!“ сделался всеобщим. Впереди всех пошли женщины под предводительством Майяра, одного из участников взятия Бастилии. За ними заявили желание следовать народ, Национальная гвардия, французские гвардейцы. Напрасно комендант Лафайет противился этому желанию, — ни его усилия, ни его популярность не могли восторжествовать над упорством толпы. В продолжение семи часов говорил он с ней и удерживал ее. Наконец, выведенная из терпения таким промедлением и не слушая его более, она решила идти без него. Раз не удалось удержать ее, Лафайет сознал, что теперь его обязанность следовать за ней, чтобы сдерживать ее. Он добился от общественного управления разрешения и в 7 часов вечера дал сигнал к выступлению.

В Версале также было волнение, хотя и не такое грозное, как в Париже, Собрание и Национальная гвардия были взволнованы и раздражены. Двукратное пиршество телохранителей, поощрение, оказанное им королевой, которая сказала: „Я была очарована в четверг“, отказ короля принять Декларацию прав человека, его проволочки и недостаток в съестных припасах вызывали тревогу у народных представителей и вселяли в них подозрение. У Петиона, который сообщил Собранию о версальском пире, один из роялистских депутатов потребовал обосновать обвинения и указать, кого он считает виновником. На это Мирабо вскричал: „Пусть будет положительно объявлено, что за исключением короля — все подданные подлежат одинаковой ответственности, тогда я приведу вам доказательства“. Эти слова, которые явно указывали на королеву, заставили замолчать правую сторону. После и перед этими неприязненными прениями происходили не менее оживленные прения по поводу отказа короля принять Декларацию прав и по поводу голода в Париже. Наконец, была избрана депутация, которая должна была потребовать от короля полного принятия Декларации прав и ускорения всеми возможными средствами снабжения столицы съестными припасами. В это время объявили о прибытии в Версаль женщин под предводительством Майяра.