Свое недолгое правление Каракалла начал с братоубийства. Геродиан (IV, 4) так рассказывает о непримиримой вражде между братьями: «Они уже перепробовали все виды коварств, пытались договориться с виночерпиями и поварами, чтобы те подбросили другому какой-нибудь отравы. Но ничего у них не выходило, потому что каждый был начеку и очень остерегался. Наконец Каракалла не выдержал: подстрекаемый жаждой единовластия, он решил действовать мечом и убийством. Смертельно раненный Гета, облив кровью грудь матери, расстался с жизнью. А Каракалла, осуществив убийство, выскакивает из спальни и бежит через весь дворец, крича, что он едва спасся, избежав величайшей опасности» (пер. А. К. Гаврилова). Каракалла настолько ненавидел своего брата, что постарался сделать все возможное, чтобы память о нем исчезла навсегда. В этой связи даже было сделано изменение в надписи на триумфальной арке его отца, которая была воздвигнута в Риме в 203 г. Надпись на ней гласит: «Императору Цезарю Луцию Септимию Северу, сыну Марка, Пию, Пертинаксу Августу, отцу отечества, Парфянскому Арабскому и Парфянскому Адиабенскому, великому понтифику, наделенному властью народного трибуна в 11-й раз, императору в 11-й раз, консулу в 3-й раз, проконсулу и императору Цезарю Марку Аврелию Антонину Августу, сыну Луция, Пию Счастливому, наделенному властью народного трибуна в 6-й раз, консулу, проконсулу, отцу отечества, наилучшим и отважнейшим принцепсам, за восстановление государства и за расширение власти римского народа благодаря их выдающейся доблести в Риме и вне его пределов сенат и народ римский (воздвигли им триумфальную арку)» (пер. Е. В. Федоровой). По-видимому, такой вид надпись приняла только после 212 г., т. е. после убийства Геты. Именно тогда, по мнению Е. В. Федоровой, «в этой надписи соскоблили конец третьей и всю четвертую строку, где было, вероятно, написано: P(ublio) Septimio, L(ucii) fil(io), Getae nobiliss(imo) Caesari (Публию Септимию Гете, сыну Луция, знатнейшему Цезарю). На этом месте написали новые слова: P(atri) P(atriae), optimis fortissimisque principibus (Отцу отечества, наилучшим и храбрейшим принцепсам)» (Федорова Е. В. Введение в латинскую эпиграфику. М., 1982. С. 130).

Макрин

В качестве префекта претория Макрин пользовался широкой популярностью, но, сделавшись императором, он не сумел справиться с трудностями своего положения. Армия, избалованная Северами, ждала новых подачек, однако взять их было неоткуда. Пришлось даже уменьшить жалованье солдатам. Война с парфянами шла плохо, и с ними заключили мир ценой уплаты большой контрибуции. В сирийской армии начались волнения и поиски нового кандидата в императоры.

Покойная жена Септимия Севера Юлия Домна происходила из сирийского города Эмесы и была дочерью верховного жреца бога Солнца Элагабала (или Гелиогабала). У нее была сестра Юлия Мэса, а у последней две дочери — Соэмиада и Мамея. Старшая Соэмиада от брака с неким Барием Марцеллом имела 14-летнего сына Вария Авита Бассиана. После воцарения Макрина и самоубийства Юлии Домны вся ее семья была сослана в Эмесу, где Бассиана избрали жрецом Элагабала. Юлия Мэса, властная и энергичная женщина, решила воспользоваться недовольством сирийской армии против Макрина, чтобы добиться престола для своего внука. Началась агитация среди войск, в которой широко использовали прошлую популярность Септимия Севера и Каракаллы. Солдатам обещали щедрые награды и изменение «скаредной» политики Макрина. Подготовив почву, заговорщики в мае 218 г. провозгласили Бассиана императором под традиционным именем Марка Аврелия Антонина. Войска, оставшиеся верными Макрину, были разбиты под Антиохией, сам он бежал на Запад, но по дороге был схвачен и убит. Макрин царствовал немногим больше года и за все это время даже ни разу не посетил Рима.

Элагабал

Новый император принял имя Элагабала в качестве своего собственного дополнительного имени, под которым и вошел в историю. Покинув Эмесу, он, однако, не расстался со своими жреческими обязанностями. Сенат был вынужден принять в римскую религию «непобедимого бога Солнца Элагабала», верховным жрецом которого стал сам император. Новому богу построили храм возле императорского дворца на Палатине и перенесли туда жертвенник богини Весты и другие святыни римского государства. В этом факте проявились не только сумасбродство Элагабала и раболепие сената. Он говорит также о том, что в Италию и в западную половину империи в эту эпоху широко проникают различные восточные верования и культы, образуя там пеструю религиозную смесь. Этот религиозный синкретизм создавал основу, на которой как раз в это время начало быстро распространяться христианство.

Однако решительный поворот в сторону Востока не мог не вызвать протеста со стороны широких общественных кругов. Оппозиция восточной политике Элагабала усиливалась недовольством, которое было вызвано поведением молодого императора и его придворной клики. Правда, в этом отношении Рим трудно было чем-нибудь удивить. Но то, что творилось при дворе Элагабала, превосходило всякую меру бесстыдства. Император, несмотря на свою молодость, был крайне испорчен. Он страдал половой извращенностью, и сцены разврата, разыгрывавшиеся на Палатине, далеко оставляли за собой оргии Калигулы, Нерона и Коммода. Ближайшее окружение императора — его мать Соэмиада, его любимец Гиерокл, градоначальник Рима Фульвий, управляющий финансами Эвбул и другие — занимались открытым расхищением государственных средств и позволяли себе неслыханные злоупотребления.

Бабка Элагабала Юлия Мэса, которая вначале руководила всеми государственными делами, скоро поняла, что ее «создание» совершенно неисправимо и не только не способно укрепить династию, но, наоборот, неизбежно ее погубит. Поэтому она добилась от Элагабала, чтобы он усыновил и назначил цезарем своего двоюродного брата Александра, сына Мамеи. Вскоре после этого 18-летний Элагабал был убит преторианцами вместе со всей своей кликой (начало 222 г.).

Элагабал запомнился римлянам исключительно своей особой экстравагантностью. По-видимому, он смог перещеголять даже Калигулу и Коммода. «Элагабал, отправившись из Сирии и прибыв в Никомедию, — пишет Геродиан (V, 5), — там зимовал — так требовало время года. Сразу же он предался неистовству и, справляя культ местного бога, в котором он был воспитан, с упоением плясал, одеваясь в самые пышные наряды, украшая себя золочеными пурпурными тканями, ожерельями и браслетами, надев венец в виде тиары, покрытой золотом и драгоценными камнями. Одежда у него была чем-то средним между финикийским священным одеянием и мидийским пышным нарядом. Ко всякой римской и эллинской одежде он испытывал отвращение, говоря, что она сделана из шерсти, вещи дешевой... Мэса, видя это, сильно огорчалась; настаивая, она пыталась уговорить его, чтобы он переоделся в римское платье, раз он готовится вступить в Рим и войти в сенат, чтобы иноземная и совершенно варварская одежда, когда ее увидят, сразу же не оскорбила увидевших ее, так как они непривычны к ней и думают, что такого