меня в Ростов, где я ходил в поликлинику на перевязки и пробыл на больничном десять дней; вернувшись на кафедру, застал мрачную обстановку: преподаватели ходили поникшие и растерянные, угрозы и крики Векслера продолжались; «Желание праведных есть одно добро, желание нечестивых – гнев» (притча Соломона); настроение у всех было подавленным.

Теперь все поняли, заменив Раецкого, нам спустили чужака – самоуверенного Векслера, который хотел улучшений, но навряд ли он знал сказанное когда-то Л.Н. Толстым: «Назначение разума – открывание истины, и потому великое и губительное заблуждение – употребление разума на скрывание или извращение истины». Впрочем, причина неприязненных отношений крылась не только в том, что новый завкафедрой был чужаком в профессиональном плане; существенную роль сыграли взаимные антипатии и споры между ним и преподавателями. Едва приступив к обязанностям, Векслер завёл обыкновение почти ежедневно собирать заседания кафедры и устраивать публичные порки. Специфики ТСП он не понимал, поскольку работал ранее на кафедре сантехники; все уже давно привыкли к его «всезнайству»; зато виртуозно владел он искусством интриги: уязвить и унизить одного, возвысить другого, преданного ему… Удивительно, как быстро атмосфера товарищества и творческого настроя, когда все мы до его прихода результативно работали каждый над своей научной темой со студентами, над составлением методических указаний, выполняли учебную работу – всё сменилась настороженностью и отчуждённостью, каждый сам за себя.

Меня новый начальник невзлюбил сразу, поскольку я не проявил верноподданных чувств, на которые он рассчитывал; всё это было тошно, и я подумывал о дальнейшей перспективе в работе. Проводить время на кафедре в спорах, слушая длинные монологи заведующего, о его постоянных глупых новациях, необоснованных придирках к преподавателям; личные переживания нас по поводу того, куда катится кафедра – все это стало не просто не интересно, а противно; не видя перспективы, я основательно задумался об уходе с кафедры, но куда? Ведь при Раецком была не только свобода и нормальная жизнь, но и добрые отношения между коллегами; «Как прекрасно быть хорошим человеком в глазах друзей! Это я теперь очень чувствую. Напротив, в глазах тех людей, которые нас не понимают или имеют совсем другой образ чувств и мыслей, делаешься мёртвым, сомневаешься в самом себе, теряешь свою свободу чувствовать и мыслить, теряешь надежду, первую единственную причину всякой деятельности» (молодой Жуковский В.А. другу Тургеневу А.И.). Теперь предстояло работать при диктаторе, потерявшем совесть, и претерпеть много бед; а ведь «совесть есть преклонность воли, влекущая нас к добру совершенному. Всё, что способствует сей наклонности, приносит нам удовольствие, рождает в нас ощущение свободы и достоинства. Всё, что ей противно, рождает, напротив, чувство неволи и унижения»; как говорится: «каторги не бывает без надсмотрщика – одно нельзя себе представить без другого». О каком сочувствии к преподавателям могла идти речь властного бесчувственного начальника:

Мы все глядим в Наполеоны;

Двуногих тварей миллионы

Для нас орудие одно;

Нам чувство дико и смешно…

(из романа Пушкина «Евгений Онегин»)

LXI

Я не делился с коллегами относительно обстановки на кафедре, и говорить об этом с опытными «стариками», доцентами Раецким, Хряковым, Свистуновым, Толубаевым было бесполезно, да и опасно. Мой однокашник, доцент Хорев и коллега Новиков сказали, что всё, что делает Векслер, это говно, и далее обсуждать не желали. Ранее я отмечал, что Бударь не был сильным преподавателем, не хватало опыта, но в нравственном отношении я ему симпатизировал; в дрязгах он не участвовал, чувствовалось, что переживает из-за гнетущей обстановки. Был он большим трудягой, подготовка к занятиям давалась ему нелегко, но как бывший толковый производственник, справлялся. Однажды после очередного заседания кафедры, на котором все молчали, выслушивая перлы Векслера, я и Ю.В. вышли из института вместе; я спросил, что он думает о делах на кафедре, поскольку я признался, что вообще не понимаю того, что происходит. Ю.В. усмехнулся и сказал о Векслере: «Портить жизнь позволительно только мальчикам, а мы с вами уже далеко не молоденькие»; К счастью, он разбирался в этом лучше меня; ещё отметил, хотя все понимают абсурдность действий заведующего, но каждый выбирает своё отношение к требованиям шефа. Мы поняли друг друга, наш взгляд на порочные действия Векслера оказался совершенно одинаковым: что-то делать, увещевать шефа, бороться, жаловаться или что-то ещё – перспективы в этой борьбе были явно печальными, поскольку сердце Векслера давно обросло колючками. Похоже, что судьба моя была предрешена, но кое-что измен̀иться в её существовании всё-таки могло: я не оставлял мысли на лучшие времена.

LXII

Все годы мы с Рыхальским вели активную переписку; он сообщал мне подробности о строительных делах в Братске, присылал фотографии; я кратко информировал его о работе в институте и подробно описывал семейные путешествия по стране; наша переписка прервалась с приходом на кафедру Векслера; создавшаяся гнетущая обстановка на работе и паршивое моё настроение не способствовали общению с моими сибирскими друзьями Климко, Рыхальским и другими, мне было стыдно писать об этом. Теперь решил заключить хоздоговор с «Братскгэсстроем» по зимнему бетонированию и оформил командировку в Братск; созвонился со своим другом, поделился подробностями производственной и личной жизни; он просил меня сразу приехать к нему домой, что я и сделал, прилетев в Братск; Володя к тому времени уже работал главным инженером УСБЛПК, жил с женой Ритой и детьми в просторном коттедже, меня хорошо приняли, остановился у них; в первый же выходной день отправились на горнолыжную трассу, построенную её владельцем УСБЛПК; полный световой день все желающие, в том числе и школьники города, могли кататься совершенно бесплатно.

Моё настроение было несколько подавленным, это естественно перед неизвестностью дальнейшей жизни; рассказал Володе о своих делах в институте, о гнетущей обстановке на кафедре, руководимой Векслером; друг предложил переехать в Братск, работа на строительстве есть и с жильём всё можно решить; также в разговоре он упомянул, что в посёлке Энергетик, расположенный возле Братской ГЭС, имеется индустриальный институт, в котором есть строительный факультет; я решил съездить туда и познакомиться; институт располагался в двух трёхэтажных учебных корпусах; переговорил с деканом и заведующим кафедрой ТСП, они очень нуждались в доцентах, поскольку на кафедре работали только два доцента и один из них собирался переезжать в Москву; я решил на всякий случай взять вызов на работу, его сразу оформили и подписали у ректора; обратно ехал автобусом по таёжной дороге, услышал слабый внутренний выразительный голос: «А что, если попробовать поработать здесь?».

Дома Володя сказал, чтобы я непременно переезжал из Ростова в Братск, и напомнил из Горация: «Живи, помня, как коротка жизнь». Друг о моей работе под руководством Векслера, объяснил