Японии были и другие преимущества. Население страны было достаточно многочисленным, чтобы генерировать внутренний спрос, производители (особенно шелка) методично осваивали внешние рынки, а модель развития, в отличие от Латинской Америки, не была однобоко ориентирована на рост экспорта. В некоторых регионах - например, в окрестностях Осаки и Кобе - наряду с паровым фабричным производством долгое время сохранялась эффективная протоиндустрия, особенно в производстве хлопчатобумажных изделий. В этом заключалось одно из главных отличий английского Манчестера от "Манчестера Востока", похожего на него по многим другим параметрам.

Государство Мэйдзи не ставило своей целью создание постоянной государственной экономики. Обеспечив первоначальный стимул, государственный сектор постепенно вышел из большинства промышленных проектов, не в последнюю очередь для того, чтобы снизить нагрузку на бюджет. Пионеры бизнеса также рассматривали индустриализацию как патриотическое дело и, презирая американский стиль показного потребления, культивировали бережливый этикет служения отечеству, а не максимизации индивидуальной прибыли. Одним из результатов этого стало то, что фирмы щедро делились друг с другом бесценными знаниями о работе с мировой экономикой - знаниями, которые японцам пришлось приобретать в спешном порядке после открытия страны. Бюрократы и капиталисты успешно добивались диверсификации промышленной структуры, чтобы Япония была максимально независима от импорта.

Кроме того, олигархи эпохи Мэйдзи всегда помнили о политике безопасности страны и стремились поддержать свою хрупкую легитимность - ведь они свергли традиционный политический строй - обещаниями и реальностью материального прогресса. В то же время было достаточно частных предпринимателей, готовых вложить свои средства. Поначалу Япония не могла не полагаться на западные технологии, импортное оборудование и иностранных консультантов. Но эти технологии часто совершенствовались и адаптировались к японским условиям. Во многих случаях японская промышленность не довольствовалась простыми технологиями, а пыталась приобрести знания и выйти на рынки самого высокого международного уровня. Все это делалось относительно экономичным способом. При этом задействовалась формирующаяся правовая база международного патентного права, которое с 1880-х годов стало еще одной макросистемой, связывающей воедино экономики удаленных друг от друга частей света.

Мы не будем рассматривать здесь самую выдающуюся историю промышленного успеха Европы - Швецию после 1880 г., или великое чудо, вознесшее Соединенные Штаты за одно поколение (ок. 1870-1900 гг.) на позиции ведущей промышленной державы мира. Однако следует отметить два момента. В большей степени, чем в Японии, индустриализация в нерабовладельческих северных штатах США происходила на основе "промышленной революции" и ощутимого роста доходов на душу населения в период, который часто называют "рыночной революцией" (примерно 1815-50 гг.); международная торговля также играла здесь большую роль, чем в Японии. Следовательно, вместо того чтобы слишком драматизировать новизну индустриализации в США, мы должны признать наличие долгосрочных преемственных связей. Действительно, путь Америки в первую очередь был связан со свободной игрой капиталистических рыночных сил, но они не были единственным действующим фактором. Федеральное правительство, контролировавшееся Республиканской партией с 1861 по 1913 год (с двумя перерывами на президентство демократов), проводило индустриализацию как политический проект и ставило перед собой задачу обеспечить интеграцию национальных рынков, тарифную защиту и золотое обеспечение валюты. Индустриализация без помощи государства, которую некоторые либеральные экономисты считали возможной и желательной, исторически была большим исключением. При этом две грандиозные модели - западная либеральная и восточная государственная - отнюдь не противостояли друг другу.

 

4 Капитализм

За последние двадцать лет историки многих стран в корне изменили наше представление о глобальной индустриализации. Для многих регионов мира XVIII век стал рассматриваться как время коммерческой экспансии и динамичного развития предпринимательства. Рынки становились все шире и плотнее, развивалось специализированное производство для ближних и дальних рынков, часто для экспорта в другие страны и даже континенты. Официальные власти, даже "восточный деспотизм", который европейцы склонны рисовать в столь ярких красках, редко вмешивались, чтобы подавить эту экономическую активность, которая, в конце концов, часто помогала наполнить государственную казну. Однако демографическая экспансия и уязвимость практически любого общества перед "мальтузианским" противодействием не позволяли добиться подлинного и стабильного роста доходов на душу населения. Поэтому точнее было бы сказать, что, хотя многие экономики двигались и даже фиксировали медленный рост доходов, ни одна из них, за исключением Англии последней четверти XVIII века, не была динамично ориентирована на достижение целей, ни одна не росла в современном смысле этого слова.

Эта новая картина XVIII века ставит в тупик привычные хронологии. Ранняя современная "промышленная революция" иногда выходила далеко за формальный временной порог 1800 года. Когда речь шла о переменах, они редко происходили внезапно, хотя Александр Гершенкрон, по-видимому, был прав в том, что поздние процессы индустриализации были более резкими и сжатыми во времени, чем процессы первого и второго поколений; в качестве примера можно привести Швецию, Россию и Японию. Но, как и первоначальная промышленная революция в Англии, последующие индустриализации не начинались с нуля, а, скорее, меняли скорость и тип продвижения в рамках общего движения экономики. Хотя индустриализация начиналась в региональных или все более национальных рамках, ее результатом редко становилось полное господство крупной промышленности. То, что Маркс называл "мелким товарным производством", часто упорно удерживало свои позиции, иногда находясь в симбиотических отношениях с фабричным миром. Естественно, что первое поколение фабричных рабочих зародилось в деревне, и многие из них надолго сохранили связь с ней. Фабрики и шахты стали магнитами индустриализации, а также бесчисленных трудовых миграций между деревней и производством.

С середины века новый строй стал называться капитализмом. Карл Маркс, который редко использовал этот термин как существительное, а предпочитал говорить о "капиталистическом способе производства", проанализировал новую систему в работе "Капитал: Критика политической экономии" (1867-94 гг.) как отношения капитала, антагонизм между собственниками рабочей силы и собственниками средств материального производства. В упрощенном виде, интерпретированный такими верными соратниками мастера, как Фридрих Энгельс и Карл Каутский, или модифицированный на рубеже веков Рудольфом Хильфердингом и Розой Люксембург, марксовский анализ капитализма стал доминирующей теорией в европейском рабочем движении. Вскоре термином "капитализм" стали пользоваться и менее критически настроенные люди, чем Маркс и его последователи, а в начале нового века, особенно в Германии, исследования и дискуссии "буржуазных" экономистов, неизменно находившихся под влиянием Маркса, вылились в сложную теорию капитализма, представленную такими фигурами, как Вернер Зомбарт и Макс Вебер. Эти весьма оригинальные мыслители, представляющие "историческую школу" в экономике, оторвали понятие капитализма от узкой ассоциации с промышленностью XIX века, увидев его присутствие не только на одной конкретной стадии развития, но и практически во всех формах экономики, иногда даже в европейской древности. Были определены различные типы: аграрный капитализм, торговый капитализм, промышленный капитализм, финансовый капитализм и т.д. Модели этих немецких немарксистов отказались от центральной опоры