Кусумото выглядит совершенно так же, как во время их вчерашней встречи, на нём синий пиджак поверх тренировочного костюма. Такое впечатление, что он собрался на спортплощадку. Освещённый яркими солнечными лучами профиль дышит здоровьем, но в морщинках, собравшихся на висках, рядом с дужками от очков, затаилась усталость. Тикаки кивнул ему из машины, но Кусумото не смотрел на него, его напряжённый взгляд был устремлён на дверь автобуса. Глаза покрасневшие, наверное, он плохо спал. На лице — сосредоточенное выражение, будто все его мысли направлены на то, как бы не оступиться, поднимаясь в автобус.

Поставив ногу на ступеньку, Кусумото пошатнулся и, помогая себе скованными руками, попытался обрести равновесие. Тут же его ловко поддержал начальник отдела безопасности. После того как вся группа исчезла внутри, начальник отдела безопасности пригладил рукой пышные усы и огляделся вокруг, словно проверяя, не забыли ли они чего. Кусумото сел у окна слева. Сквозь забранное решёткой окно разобрать выражение его лица было невозможно.

Тщедушный начальник тюрьмы подошёл к машине, и его тут же, словно тараном, впихнул туда своим тучным телом начальник воспитательной службы. Центральные ворота с грохотом распахнулись. Выехал сначала автобус, за ним — вереницей — машины.

В этот момент какая-то похожая на монахиню старуха в раздувающемся чёрном пальто выскочила из-за столба и бросилась к автобусу. Все ахнули, полицейский оглушительно засвистел, но автобус, взвизгнув шинами, резко свернул, и старуха осталась стоять на мостовой живая и невредимая. Морщинистое неподвижное лицо стремительно уменьшалось и скоро скрылось из вида.

— Едва не попала под колёса!

— Интересно, кто это?

— Наверное, местная сумасшедшая.

— А может, мать Кусумото?

— Вряд ли.

— Нет, точно она. — Сказав так, Тикаки внезапно сам поверил в это. Может, до Кусумото долетел тот отчаянный прощальный привет, который посылала ему вдогонку одинокая чёрная точка?

Последние улицы в его жизни. Наверное, Кусумото сейчас жадно вглядывается в мелькающий за окном пейзаж. Предметы надвигаются на него, каждая мелочь исполнена глубокого смысла. Интересно, почему вдоль улиц всегда сажают платаны? Почему под деревьями столько сора — клочки бумаги, окурки? Краснощёкая девочка в матроске ждёт автобуса. Служащий читает газету. Бежит мальчишка в кроссовках. По людной улице катит странный автобус с зарешеченными окнами. Что это за автобус? Кто знает, может, полицейский, а может, тюремный. Видишь, какие маленькие окошки, решётки, люди в форме, а между ними один с опущенной головой — небось, преступник, которого только что арестовали! Перекрёсток. По переходу идут люди. И никто не знает! Никому и в голову не приходит, что совсем рядом, в автобусе, сидит человек, которого через час казнят. Ни постовой, который размахивает жёлтым флажком, регулируя дорожное движение, ни школьники с ранцами, ни люди, толпящиеся в булочной, ни полицейский, ни учитель, ни домохозяйка, ни банковский клерк, ни мастеровой, ни рабочий, ни безработный, ни плотник — никто не обращает на автобус внимания. Никому — ни людям, ни городу, ни утреннему свету — нет до него дела. Никому невдомёк, что это за автобус. Банк, парикмахерская, кредитное общество, парковка, кафе, зад моющей окна женщины, очки на девичьих носиках, грузовик, набитый какими-то железяками, такси, автобусы… Все эти предметы тесно связаны друг с другом, все они — составные части единого целого — жизни утреннего города, и только серый автобус с решётками не имеет к этой жизни никакого отношения. Он уже «по ту сторону». Его вроде бы и не существует. Во всяком случае, до тех пор, пока кто-то не обратит на него внимание. Тьма не имеет никакого отношения к этому светлому утру. Оно давно забыло о ночи. Но когда-нибудь люди узнают, что само существование утреннего света поддерживается кромешной тьмой. В конечном счёте Кусумото уже давно пребывает в «потустороннем мире», с того самого момента, как ему вынесли приговор. А он, Тикаки, говорил с ним так, будто тот принадлежит «этому миру»… Кусумото знал, что «потусторонний мир» есть не что иное, как «самодостаточная, обладающая внутренней целостностью и полнотой тьма». Выходит, и его собственное существование поддерживалось за счёт Кусумото. И тот для него, Тикаки, самый близкий друг. Гляди-ка, как накренился автобус под тяжестью самодостаточной тьмы! Вдруг раздался громкий смех Сонэхары.

— Что это вас рассмешило? — Тикаки смутился, ему показалось, что тот проник в его тайные мысли.

— Да начальник тюрьмы. Ну и видок у него! Бледный, ноги дрожат… Непонятно, кого должны казнить.

— А-а… — Тикаки неприятно поразило, что Сонэхара позволяет себе перемывать косточки начальству в присутствии шофёра.

— А вы не заметили? Он всегда так. Как только поступает распоряжение о приведении в исполнение, он делается сам не свой — каждый день ему снится виселица и он не может спать. Приходит в медсанчасть за снотворными и транквилизаторами, якобы желудок у него болит. Он что, к вам ни разу ещё не приходил?

— Нет.

— А ко мне без конца. Как только он является, я сразу смекаю — а, значит, скоро кого-то казнят. У него вечно нервишки пошаливают. Он ведь такой дотошный и пунктуальный, а тут — промашка за промашкой… Взять хотя бы самоубийства — ведь одно за другим — сначала в субботу, потом в воскресенье, дело неслыханное. В апреле будет полная замена всего начальства. А он здесь с прошлого апреля, так что продержался всего год.

— При прежнем начальстве было лучше, — заметил водитель. Он повернулся к ним, и из-под фуражки сверкнула седая прядь. — Прежний начальник прослужил четыре года, и никаких самоубийств не было и в помине.

— Это точно, — согласился Сонэхара и рассмеялся. — Прежний начальник был толстый, как боров, и в мелочи особо не вникал. Зато за провинности наказывал куда как сурово. Карцеры и дисциплинарные изоляторы при нём не простаивали. О кляпах и кожаных наручниках я уж и не говорю — использовал их на полную катушку. А нынешний начальник с заключёнными строит из себя человека гуманного, а с персоналом строг. В результате заключённые наглеют, моральная деградация, ну и соответственно. Так что ждите новых неприятностей.

— Вы думаете?

— Уверен. Он ведь раньше занимался научной работой, был сотрудником института правоведения. Изучал структуру исправительных учреждений, исполняющих наказания, занимался статистикой, тут ему не было равных, он даже составил «Белую книгу преступлений» или что-то в этом роде. В министерстве юстиции его считали ходячей энциклопедией по уголовно-исполнительному праву. Но в самих исправительных учреждениях он никогда раньше не работал, поэтому войти в положение простых служащих не может. Главврач его не терпит. Видите, даже сегодня не пришёл.

— А ведь точно, его не было.

— Он получил нагоняй из-за Итимацу Сунады и разобиделся.

— При чём здесь Сунада?

— А при том, что буянил во время казни. Расколошматил буддийский алтарь, духовника своего отшвырнул в сторону, стал вопить: «Спасите! Помогите!» Конвоирам с трудом удалось его скрутить и оттащить к эшафоту. И начальник тюрьмы считает, что виноват главврач, мол, негуманно было не давать такому легковозбудимому человеку транквилизаторов. Вроде бы Сунаду накануне казни осматривали.