Да не служат мои да ручки белые,

Да не носят меня да ножки резвые.

(Марк. 77)

Таково униженное состояние героя. Но унижение это только мнимое. Сцена разговора между Василием и Владимиром на самом деле вскрывает унижение не Василия, а Владимира. Сцена эта напоминает диалог между Владимиром и Ильей в погребе. Противопоставление князя Владимира и пьяницы Василия – одно из столь обычных в народной поэзии противопоставлений простого человека из народа князю или царю. Владимир, стольно-киевский князь, прислуживает кабацкому пьянице, и в этом внешне выражается его унижение. Он дает Василию опохмелиться, иногда сам поднося ему чару; он выкупает его имущество, и в том числе коня и сбрую, заложенные целовальнику, или просто приказывает целовальнику вернуть их ему безденежно.

Когда Василий приходит в себя, Владимир рассказывает ему о беде, угрожающей Киеву, и зовет его с собой во дворец на пир. Но Василий на пир не идет:

Да послушай-ка, Владимир да стольно-киевский!

А я нейду нонь к тебе на почестен пир,

А я не пью-де твоего да зелена вина.

(Григ. III, 59)

Причина этого выясняется из многочисленных вариантов, в которых Василий выражает те же чувства, какие выражает Илья или Самсон в былине об Илье и Калине:

Ты не с нами думу думаешь, с боярами,

Могут они тебе способствовать.

(Онч. 18)

Не с нами вы нынче думу думаете,

Не с нами вы толки толчете,

Думаете с татарами, с боярами,

Еще все с людьми с богатыми.

(Аст. 68)

Необходимо обратить внимание на то, что в этом ответе татары и бояре объединены в одно общее понятие, в один лагерь. Этот ответ ставит Владимира в безвыходное положение, так как бояре уже отказались ему помочь. При известии о наступлении Батыя Владимир созвал на пир-совещание своих князей, бояр и купцов, но они не в состоянии принять никакого решения и оставляют Владимира без помощи.

Отказалися князья, его бояра,

Уж как те же купцы, люди торговые:

Мы не можем со князем думу думати,

Мы не можем со князем мысли мыслити.

(Григ. III, 65)

Одна из особенностей этой былины, в отличие от былины об Илье и Калине, состоит в том, что татары угрожают не всему городу, а прежде всего боярам и князьям.

В записи из села Павлова (Горьковский край) Батый грозится сварить всех князей-бояр в котле. Они идут к Василию как к своему спасителю, но не догадываются его угостить. Василий берет дверной брус и, помахивая им по крутым бедрам бояр, гонит их перед собой до княжеского дворца.

В конечном итоге, когда ему дают опохмелиться, возвращают ему оружие и коня, Василий Игнатьевич все же берется спасти Киев. Он идет на защиту Киева, но не на защиту князей и бояр.

В летописном рассказе о набеге Тохтамыша на Москву бросаются в глаза два обстоятельства, сближающие летописный рассказ с былиной, чем подкрепляется достоверность как летописи, так и песен. Обострение враждебных отношений между простым московским людом и боярством в момент нашествия Тохтамыша достигло такой степени, что вылилось в открытое восстание. С приближением Тохтамыша в Москве поднялся «мятеж велик»: «Овии бежати хотяху, а инии в граде седети хотяху. И бывше межи их распре велице, и возсташа злии человеци друг на друга и сотвориша разбой и грабежь велий». Бежать из Москвы хотели преимущественно богатые. Население же не пускало их, их убивали, отнимали у них «имение» и «богатство». «Преобидели» даже самоё великую княгиню Евдокию, хотевшую выехать из Москвы. Утихомирил всех, организовав оборону и «укрепив град», некий князь Остей[204].

Картина весьма сходна с той, какую можно наблюдать в былинах об Илье и Калине: народ требует обороны, богатые думают о личном спасении и обеспечении имущества. Народ разбивал погреба богачей и в пьяном виде грозил Тохтамышу и выражал ему свое презрение. Летопись повествует об этом так: «И изношаху ис погребов меды господскиа и упивахуся до пиана и шетающеся пьяни, глаголюще: не устрашимся нахожениа татарьского, имеем бо град камень тверд и врата железна, и не терпят татарове стояти под градом нашим долго понеже имеют сугуб страх: извнутрь града от нас боятся, а отъвне града от князей наших устремлениа на них боятся; и се и сами тии татарове вскоре убоятся и побежат в поле, в своя си»[205]. Далее летопись сообщает о тех насмешках, с какими со стен города москвичи обращались к татарам. Все это показывает ту степень возбуждения, в какой находился народ. Сдавленные силы, как выражается Белинский, нашли себе выход. Народ взял судьбу города в свои руки. Василий Игнатьевич – один из многих, отчаянная голова, из толпы, не боящейся татар, так как чувство страха этим людям вообще неизвестно. В то время как богатые думали о спасении своего имущества, массы населения думали о сопротивлении и нисколько не сомневались в своем успехе.

Былина о Василии Игнатьевиче известна в двух редакциях. В одной из них главное содержание составляет борьба с Батыем, в другой борьба с татарами служит только фоном, на котором развивается борьба с боярством.

В первой версии Василий Игнатьевич, опохмелившись и вернув себе свое вооружение, подымается на городскую стену и пускает в татарский стан три наговоренных стрелы: одной стрелой он убивает сына Батыя, другой – его зятя, а третьей – дьяка.

Акад. Орлов обратил внимание на то, что сходная деталь имеется в летописной повести о набеге Тохтамыша на Москву. «В повести рассказывается о подвиге некоего гражданина московского ремесленника, суконщика Адама, который, с Фроловых ворот (теперь Спасских) пусти стрелу из самострела и уби некоего от князей Ордыыньских сына, нарочита и славна суща, и велику печаль сотвори Тахтымашу-царю и всем князем его»[206].

Акад. Орлов не делает из этого сходства никаких выводов. Можно все же предположить, что в основе и летописного рассказа, и былины лежит имевший место действительный факт. Эпос приобретает бо́льшую историческую конкретность, чем прежде, и начинает предвещать будущую историческую песню, где подлинные события передаются с большей точностью, чем в эпосе.

Далее в развитии событий следует уже художественный вымысел. Батый посылает в Киев грамоту и требует выдачи виноватого, то есть убийцу его сына, шурина и советника. В этой версии