границей, за которой риск пропадал, оставляя только спокойную жизнь, оставляющую сегодняшние переживания за бортом памяти. Мнение, которое он ежедневно усиленно выстраивает, чуть ли не заново, чтобы успокоиться самому и успокоить супругу, основывается на своем мировоззрении, понятиях о долге, профессиональных обязанностях, где-то на тщеславии, при этом он «созидатель», не имеющий ничего общего с сознанием «разрушителя» Пылева.

Как часто мы говорим, что нельзя мерить других по себе, имея в виду плохое в окружающих по сравнению со своим внутренним, которого не замечаем. А ведь это касается и обратного сравнения. Взвешивая в предположениях о возможных решениях и поведении посторонних людей, мы соизмеряем с собой: как бы я поступил, часто останавливаясь на таком решении, которое устроило бы себя самого. Индивидуальность же каждого, неважно, плохая – хорошая, добрая – злая, любая, на то и индивидуальна, что бы остаться не повторенной…

К этому времени происходит первый мой разговор с Андреем Пылевым, долгий, откровенный, вызванный желанием выжить для него, что возможно, как оказалось, только через объяснения многого мне. В длительно беседе мы не в состоянии удовлетворить взаимный информационный голод, хотя в основном говорит он, я слушаю, но то, что я внимателен, спокоен, не стремлюсь встать на сторону Гусятинского, который все больше и больше выглядит неприглядным в рассказах Андрея, его успокаивает.

Через час общения я замечаю, что обработка моего разума Андреем перестает быть продуманной и осознанной, в какой-то момент он срывается – так сыграть нельзя, и, выдавая все подробности, предъявляет все бумаги, документы, платежки, письма, отснятые копии допросов Григория, которые Пылевы пытаются выкупить. Массив настолько большой, что становится понятным – доля правды в этом не просто есть, она огромна и сомнению не подлежит.

Покидая его квартиру только утром, я борюсь с двойственным желанием, в конце концов, осознавая, что у меня появляется возможность уйти от дел, убрав всего одну препону – моего шефа. Давно ожидаемое внезапно становясь вполне реальным фактом, почему-то не воспринимается сразу реальным.

Я думаю еще день или два, взвешиваю возможные последствия убийства мною Гусятинского, которое еще нужно осуществить, прихожу к выводу, что мне до них дела нет, поскольку уверен – все до одного, после его смерти, будут заняты разделом имущества, долей, наследства, проводя это без кровопролития, а мое исчезновения воспримется логичным – погиб шеф, исчез и его «ликвидатор»[122]. Это может напрячь, но довольно быстро забудется…

Перед этой, по своему откровенной с обеих сторон беседой, недели за две-три, в Киеве происходят столкновения интересов Пылевых и Гусятинского. Братья, отчетливо понимая цели Гусятинского, безуспешно пытаются противостоять, благодаря поддержки последнего Ананьевским, Буториным, Володиным, перекачиванию финансов с «общака» бригады на счета освободившегося Григория, опирающегося якобы на решения, принятые еще «Сильвестром», сегодня ровным счетом ничего ни для кого не значащие – имя «Иваныча» перестало оказывать влияние, поддержку, быть гарантией, но другое Гусятинский предложить в виде прикрытия своей мотивации даже не считает нужным. А зачем, если все равно подчинятся!

В результате появившихся разногласий, Олег, отвечавший за безопасность Григория в столице Украины[123], пытается хоть как-то повлиять на главшпана. Его методы оставляют желать лучшего, но все же. Попытки вернуть данные «Сильвестром» еще до гибели деньги своему близкому по «отсидке» в колонии человеку – «Васе Киевскому» не могут увенчаться успехом – он не желает появляться в поле деятельности «медведковских». Переведенный для «отстоя», якобы вложенный в «нефтяной бизнес» последний миллион, безнадежно завис до распоряжения Гусятинского, из него после его смерти получится вернуть только шестьсот тысяч долларов, возможно, остальные осели у вовремя перебравшегося вслед за шефом Тимофея Карасева, но это уже мало кого волнует – довольны и этой сумме, возвратившемуся после смерти Григория.

Ананьевский, Буторин, Володин считают ситуацию внутренней, а свое участие в ней некорректным.

Последним шагом в попытке образумить Гусятинского Олег предпринимает бутафорскую перестрелку, которую только слышат, но не видят. Глупая затея, не имеющая и шанса на успех, но ставшая крайней в терпении этого противостояния с обеих сторон. Гриша понимает, что следующая стрельба может быть настоящей, направленной в его сторону.

Андрей Пылев уже напрямую заявляет о недопустимости опорожнять «общак», с настойчивой просьбой прекратить этот спектакль. Это уже открытое противостояние, после чего шеф звонит мне, рассказывает вкратце о создавшейся ситуации, немного видоизменяя факты, намекает на попытку захвата власти, требуя подготовиться к «резне… трупов будет много».

Александр Шарапов слева и Андрей Пылев справа на отпевании Сергея Ананьевского. Начало февраля 1995 года.

В день ареста Александр Шарапов через 21 год… после похорон Ананьевского Сергея «Культика».

Двадцать лет спустя – второй суд, с итогом 25 лет строгого режима. Сентябрь 2016 года.

Мы не разговаривали больше месяца до этого, хотя я постоянно был на связи, и, совершенно адекватно восприняв этот звонок, понял – задуманное Гусятинским приводить в «жизнь» нельзя! Это самоубийство, при котором погибнут многие из тех, к кому я был расположен, притом, что останется в безопасности и выигрыше только один человек – тот, кто все эту кашу заварит.

Новый год прошел для меня в кругу друзей детства в ресторане «Золотой дракон» на Каланчевке, а второго-третьего числа мы с женой посетили отца на даче. Все время меня не покидали мысли о создавшемся, буквально взявшем меня в клещи положении. По возвращении я посетил старшего Пылева (Андрея). Разговор снова затянулся, в конце, уже прощаясь, я сообщил, что отъеду на две недели на «свой полигон», по легенде, выдуманной мною, находящийся в Карелии.

Через два-три дня моим человеком квартира в Киеве была снята, машина приобретена, документы уже имелись, и я отправился на «охоту» с музыкальным центром, в недрах которого покоился охотничий карабин «БРАУНИНГ».

Несколько дней самостийно пробыв в Киеве, поверхностно определив несколько точек, где может появиться Гусятинский. Одной из них было казино, где он постоянно проигрывал по 10 000 долларов.

Но поездка была бесполезна изначально – я понятия не имел, что Гриша в Израиле, после переедет в Испанию и прибудет только 22 января. Вернувшись в столицу через четырнадцать дней, я попал в дикий переплет, описанных в прежних томах «Ликвидатора», из которого с трудом выбрался лишь после того, как смог доказать братьям цель своей поездке в «мать городов русский» – что, кстати, спорно.

Второе (если не считать ознакомительной поездки) посещение этого города было «удачным» – Григорий, смертельно раненный в голову, просуществовал на «аппаратах», искусственно поддерживающих жизнь тела,