добраться до нутра. Заверения допрашиваемых в невиновности читались с точностью до наоборот. Пастаногов кричал им в ухо: «Вы врете!» Его чутье – другого ресурса не было и быть не могло – говорило ему, где правда. А какие были результаты! «Я был одним из основных следователей по Кемеровскому делу. Я лично разыскал террориста, получившего задание организации убить тов. Сталина, этот террорист был арестован с наганом в кармане. Этот террорист неоднократно ездил в Тбилиси, проникал на Красную площадь в Москве, пытаясь подойти к трибуне к тов. Сталину на „верный выстрел“». Пастаногов был инициативен, деятелен, умел «уламывать» начальство: «Когда УНКВД Татарской республики двумя телеграммами ответило нам о безуспешности розыска, я буквально упросил свое начальство разрешить мне поехать в Казань для организации розысков. Мне разрешили. В Казани я нашел эту сволочь. Это далеко не все, это только отдельные эпизоды». Нельзя не восхититься преданностью чекиста. Заслужил ли он обрушившиеся на него мучения? «Но вот сейчас, будучи оплеван и выброшен из партии, вспоминая все это, я не могу найти себе покоя. Днем и ночью, ежечасно меня мучает вопрос: за что? Почему я, отдавший всю свою сознательную жизнь борьбе с врагами народа, врагами партии, такой родной мне и близкой! Почему?»

Требуя справедливости, Пастаногов перечислял свои заслуги перед советской властью и указывал на верную службу, несмотря на тяжесть чекистской работы, и грозившую ему лично опасность в деле борьбы с врагами революции. По форме его сочинение мало чем отличается от апелляций оппозиционеров в партийные инстанции. Главным для автора было утвердить идентичность между собой и общим делом. Дело не в том, что Пастаногов был не виноват в каких-то деталях, а в том, что по сути он был «своим». Его ошибки – это все лишь издержки следствия. «Меня обвиняют в том, что наряду с врагами народа оказались арестованными и честные коммунисты, оклеветанные врагами народа. Да, такие факты имели место. Больше того, с арестованными, оказавшимися впоследствии непричастными к числу врагов, обращались как с врагами народа. Это бесспорный факт! Но разве только я настолько виновен в этом, что меня нужно выгнать из партии? Конечно, нет!»

Настало время снизить риторику, сказать что-то по сути дела. Автор начал осторожно выгораживать себя и клеймить ведомственную бюрократию. Пастаногов сетовал на чрезмерный авторитаризм, преклонение перед авторитетами:

Почему все это происходило? Каковы причины, вызывавшие к жизни это положение? Вот они:

1. Бывший наркомвнутдел Ежов, бессовестно обманывавший ЦК и лично тов. Сталина, используя звание секретаря ЦК в целях упрочения своего авторитета, давал явно вредные директивы, которым обязаны своим арестом многие невинные люди. Мы – работники НКВД того времени, и я в том числе, честно выполняли эти неправильные директивы, считая, что они правильны и необходимы.

2. Наркомат, будучи ежедневно информирован о всей работе Управления, не только не указал на отдельные недостатки, а наоборот – работу нашего Управления ставил в пример другим. Так разве моя вина в этом?

3. Разгром членов правотроцкистской организации не был результатом их агентурного выявления, агентурная работа не была организована в процессе следствия, громили на основании данных, полученных следственным путем. Это лишало возможности организовать проверку сущности и правдоподобности компрометирующих материалов.

«Враг народа» не был «классовым врагом» – он был коммунистом. Только внимательная работа позволяла его распознать. В конце концов, этот вопрос был эпистемологическим. Должны были функционировать институты, например контрольные комиссии, которые обеспечивали бы НКВД доступ к истине, но, увы, их упразднили или очень ограничили.

Решить правильно вопрос: является ли данный человек действительным врагом народа, просто ли он шляпа, оказавшаяся неспособным работать на порученном ему участке, или это честный человек, на которого клевещут враги – можно было только при наличии следующих условий:

а) тщательная агентурная проверка.

б) тщательный разбор этого дела в партийных организациях, где коммунисты, знавшие этого человека, могли бы дать ему правильную политическую и деловую характеристику.

в) тщательное расследование конкретных фактов, кои свидетельствовали бы об его причастности или непричастности к врагам.

А как было на практике?

1. Никакой агентурной работы не было. Возможности агентурной проверки отсутствовали. Я попытался организовать у себя в отделе агентурную группу, которую Мальцев приказал распустить, заявив мне: «У нас очень много арестованных, дела их нужно кончать, вести следствие по этим делам могут только оперативно квалифицированные люди, а вы включили их в агентурную группу, оторвали от участия в следовательской работы. Давайте кончать следствие, а затем возьмемся всем квалифицированным аппаратом за организацию агентурной работы». Внешне как будто бы правильная мотивировка по существу своему была сугубо вредительской. В этом я обвинил Мальцева, будучи в Москве, и он признал себя виновным в этом. Следовательно, агентурной проверки не было.

2. Партийные организации Новосибирска, да и область в целом, не только не требовали конкретных доказательств вины исключаемого из партии человека, но обычную неналаженность в работе в ряде случаев рассматривали как умышленное вредительство, человека исключали из партии. Если же человек был арестован до исключения из партии – так его просто исключали, не затрудняя себя каким-либо разбором его дела, не интересуясь, за что и правильно ли он арестован.

Все это, естественно, усугубляло ошибки.

3. Крайне быстрые темпы следствия, отсутствие в ряде случаев тщательного, кропотливого расследования каждого факта, объяснявшееся требованием Мальцева в баснословно короткий срок закончить дело, формальное, сугубо бюрократическое отношение военной прокуратуры Новосибирска к контролю над следствием, далеко не полноценное качество следствия по целому ряду дел, когда ряд обстоятельств оказывались невыясненными, усугубляли ошибки.

Так разве я виновен в учреждении подобных «порядков»? Моя вина в том, что я тогда не понял сущности этих «порядков» и не забил тревоги! А кто помог мне разобраться во всем этом? Никто!

Тут Пастаногов подошел к последнему витку драмы распознания врага. Враг, оказывается, мог быть не только в партии, но даже в органах, его разыскивающих. Врагом мог оказаться как твой прямой начальник, так и глава наркомата. Автор делал что мог, но условия работы были крайне тяжелые. Превращать его в козла отпущения не следовало. «Против того, что казалось мне неправильным, я решительно боролся. Если потребуется, я назову конкретные факты этой борьбы, укажу на подтверждающие это документы. А сейчас в силу непонятных мне причин в отношении меня вопрос ставится таким образом: „ты не имел права допускать ошибок, ты должен был все видеть, ты должен был разоблачать!“. Ни к кому другому, только ко мне предъявлены такие требования. Почему?» В НКВД Пастаногов работал не один. Если придираться к нему, аргументировал он, то надо придираться и ко всей структуре органов внутренних дел, что, ввиду обилия врагов, было крайне нежелательно.

Но главное – Пастаногов