Джоджо тоже улыбнулся, а затем посерьезнел и посмотрел на нее проникновенным взглядом, желая вложить в него просто всю свою душу.

— Шарлотта, я думаю, ты понимаешь… надеюсь, что понимаешь… в общем, ты для меня не можешь быть просто куратором.

Шарлотта. Интересно. За все время разговора он впервые назвал ее по имени. И этот взгляд… задушевный — по-другому и не скажешь…

В ответ Шарлотта сочувственно и понимающе улыбнулась. Естественно, эта улыбка (она об этом позаботилась) разительно отличалась от традиционного мимического средства выражения радости, веселья, нежности и уж тем более влюбленности. Одновременно она опять бросила короткий взгляд в сторону итальянского сектора чтобы удостовериться… Да, вон они… Все еще стоят в очереди! Лишь продвинулись на несколько футов вдоль прилавка Она не стала задерживать на них взгляд, чтобы рассмотреть их лица, потому что Джоджо тем временем приступил к очередной тираде, еще более проникновенно заглядывая ей в глаза.

— Тут ведь… тут речь не только об учебе, Шарлотта. — «Опять Шарлотта; неплохо, неплохо». — Я не знаю, понимаешь ты или нет, но ты показалась мне… ну, типа… ну, как бы… ну, ты понимаешь… в общем, когда я тебя встретил, то понял, что можно жить по-другому… — Джоджо еще ближе наклонился к ней своим гигантским телом, словно стараясь вложить в язык движений все то, что не удавалось выразить в сбивчивых словах. Время от времени он энергично встряхивал головой, будто желая таким образом придать дополнительный импульс своей мозговой деятельности, а руки баскетболиста тем временем совершали над столом такие движения, словно он месил невидимую глину или какую-то другую пластичную массу. — …Как бы… понимаешь… можно по-другому обо всем думать… Я вспомнил, что учусь в Дьюпонте и всякое такое… и что на свете есть еще другие вещи, кроме оранжевого мяча., и что… есть еще люди вокруг… и отношения — да, отношения, какими они должны быть… В общем, не умею я красиво говорить… но ты же понимаешь, что я хочу сказать…

Шарлотта без труда удерживала на лице благосклонную улыбку. Она была уверена, что Люси Пейдж и Глория прочли в жестах Джоджо куда больше информации, чем он сумел выразить в словах.

Грег и Эдам остались в офисе «Вэйв» одни.

— А я тебе говорю, — в который раз повторял Эдам, — ты станешь просто охрененно крутым редактором, Грег! Самым крутым в стране! Твоя газета взорвет такую бомбу! И притом для нас это будет совершенно безопасно! Придраться не к чему! Мы запросили двух юристов из «Даннинг Спонджет энд Лич» — представь только, «Даннинг Спонджет энд Лич», Грег!.. Они всё просмотрели и дали полное «добро»!.. Абсолютно безопасно!.. Если какой-нибудь идиот и решится всучить нам иск, он только еще больше ославит себя и к тому же потратится на оплату судебных издержек! А ты после этой публикации станешь самым известным редактором из всех, кто когда-либо работал в университетских газетах, и после диплома попадешь прямо в «Нью-Йорк тайме»! И потом, мы же «Мутанты Миллениума», Грег! Сколько мы говорили о том, что пора стать публичными фигурами, теми интеллектуалами, которые определяют общественное мнение! И вот — такая удача! Твою мать, Грег, посмотри в зеркало: самый известный публичный интеллектуал смотрит тебе прямо в глаза! Carpe diem,[41]чувак!

Пауза… пауза…

— А с кем, ты говоришь, мы связывались в «Даннинг Спонджет» — со стариной Баттоном или?..

«Ага, похоже, наш Бесстрашный Редактор дрогнул, — подумал Эдам. — По крайней мере, хоть что-то сдвинулось в нужном направлении».

— Входите, входите, мистер Геллин, — сказал мистер Квот — здоровенный кусок жира в свитере и футболке, сидевший, удобно откинувшись на спинку едва выдерживавшего его вес вращающегося кресла Он приподнял свою толстую, заплывшую жиром руку и сделал приглашающий жест, достойный по величавости как минимум… Эдам никак не мог сообразить, кого напомнил ему этот жест — может, быть пашу? Падишаха? Впрочем, сейчас не до поисков наиболее подходящих образных сравнений, когда сердце колотится, колотится, колотится, колотится, словно стараясь достучаться до тебя, дурака, и спросить… что ты делаешь тут, в кабинете мистера Квота?

Не перехитрил ли Эдам сам себя? Нет, он знает, что делает. Не будь он на сто процентов уверен в правоте своих действий, он на пушечный выстрел не подошел бы к этой берлоге, к этому Логову Зверя. На самом деле, согласно плану Эдама, этот неожиданный марш-бросок в тыл противника должен был оставить ему пространство для маневра и в первую очередь для отступления. А кроме того, если что-нибудь пойдет не так — в последнюю минуту он успеет катапультироваться.

Кабинет мистера Квота, как и кабинеты большинства дьюпонтских профессоров, был маленьким помещением, обставленным не то всяким старьем, не то сознательно в старомодном стиле — темная деревянная мебель, темные деревянные карнизы, два высоких двустворчатых окна… Однако при всем том резиденция мистера Квота разительно отличалась от других — все стены здесь были увешаны постерами… не то что старыми, а уже почти антикварными: Эдам определил, что они относятся к шестидесятым годам… Вот постер Боба Дилана, где его лохматые волосы изображены удлиненными в разные стороны разноцветными мазками… постер группы «Грейтфул Дэд» — там, кажется, мелким шрифтом даже тексты некоторых их песен напечатаны… а вот плакат с изображением кобры, воспевающий боевую мощь чего-то такого, что именовало себя Симбионистской Освободительной Армией…[42]

— Что? — поинтересовался мистер Квот. — Нравятся вам мои постеры?

— Да, сэр, — ответил Эдам. Нервишки все-таки натянуты, признался он себе, недаром голос звучит чуть ли не на целую октаву выше обычного. Он прокашлялся.

— Знаете, откуда они?

— Нет, сэр. Если не ошибаюсь, это шестидесятые годы?

— А! Вы, похоже, разбираетесь в древней истории, мистер Геллин, — сказал мистер Квот и улыбнулся, как человек, давно знающий эту шутку, но повторяющий ее вновь и вновь.

Падишах. Почему-то это слово вызывало у Эдама ассоциации не столько с восточным правителем, сколько с толстым самодовольным человеком. Тот же самый мышино-серого цвета свитер с V-образным вырезом, та же — или, по крайней мере, такая же — белая футболка, виднеющаяся в этом вырезе, — в общем, необъятные слои жира мистера Квота были обтянуты точь-в-точь такой же одеждой, как в День солидарности натуралов с геями. При каждом движении все его тело начинало колыхаться, а жир словно перетекал из одних эластичных мехов в другие. Вот и сейчас по телу профессора пробежало нечто вроде желатиновой волны, вызванной очередным величественным жестом, которым он предложил Эдаму сесть на стоявший по другую сторону стола простой библиотечный стул — жесткое деревянное сиденье, крепкие подлокотники, короткая спинка из гнутого дерева.