Несколько минут Сашка нервно размышлял над дилеммой, наброситься ли ему на боцмана или нет. Медленно идя за боцманом и таща за собой Эда, Сашка спросил его: — Ну что, отпиздим боцмана, Эд? — как бы желая свалить решение на младшего братишку.

Братишка-дипломат промычал неопределенное «М-нданнн!» Что при желании могло сойти и за «да» и за «нет».

Сашка решил боцмана не бить. Он объяснил это позже тем, что к поясу боцмана был пристегнут кортик, а у Сашки и Эда никакого оружия с собой не было. К тому же два часовых со штыками в ножнах стояли у ворот училища и вне сомнения вступились бы за боцмана.

В Севастополе они сели на поезд, и поезд потащил их в Харьков, останавливаясь на многих, совсем никому не нужных станциях.

В Харькове Эд забыл снять очки и явился на Тевелева, 19 в очках, вызвав очками недоумение и замешательство всего коридора. Херсонесский камень с гробницы древнего жителя грел ему ногу в кармане. Жег его лучами древнего мира.

— Проститутка! Что тебе нужно от него! — горячая тучная плоть Анны Моисеевны розовым пушечным ядром выскакивает из-за газетного киоска и, задев Эда и Белого Боба, отчего они отлетают в сторону, ударяется в ни в чем не повинную Ирму. И вцепляется в нее. Сменив туфли, Анна сменила и платье — розовый льняной мешок, сшитый Эдом, покрывает теперь тело пушечного ядра.

— Анна! Охуела совсем! Что ты делаешь! — Эд хватает Анну сзади и пытается оторвать ее от волос и плеча Ирмы. Немногочисленные прохожие, плетущиеся по раскаленной Сумской, останавливаются. Из дверей «Автомата» выходят фарцовщики Сэм и Шамиль и, довольно улыбаясь, скрещивают руки на груди, устраиваются, наблюдают сцену.

— Сука! Ты с ним ебешься! Проститутка! — кричит Анна и наматывает длинные белые волосы Ирмы на руку.

— Сумасшедшая! Она сумасшедшая! — хрипит Ирма, голова ее следует за рукой Анны Моисеевны, чтобы не было больно, она наклоняет голову.

Эд, схватив буйную сзади, старается вывернуть руки безумицы, хотя бы одну, за спину.

— Анна, успокойся… Что с тобой? Ты что, пизданулась? Анна… — Белый Боб бегает вокруг Анны Моисеевны, Эда и Ирмы, склеившихся, как скульптурная группа Лаокоон, и не знает, что предпринять.

Подруга Ирмы, имени ее Эд не знает, в испуге прижалась к стене киоска и глядит на непонятную ей сцену. Руки она прижала к груди. — А-ааааааааааа! — вдруг истерически солирует она. — Милиция!

— Я тебе покажу, как ебаться с моим парнем! — Анне удается накрутить еще один виток белых волос себе на руку. Из глаз Ирмы, согнувшей голову до уровня талии Анны Моисеевны, брызжут слезы.

— Боб! Приведи ее в чувство! — командует Эд. — Пока не прибежали мусора!

Белый Боб исполнительно наносит Анне один несильный удар в живот и затем хлещет ее по щекам четыре раза. Анна выпускает волосы Ирмы, и волосы возвращаются к владелице.

— Хватит, Боб. Анна! — Эд сильно трясет подругу. Всхлипывая, Ирма и неизвестная девушка убегают.

— Фашисты! Вы избили меня! Негодяй, ты приказал своему наемнику ударить меня! — Анна Моисеевна плачет. Припадок как будто начинает проходить.

Эд опять встряхивает подругу.

— Ты что, охуела, мать? Что с тобой? Мы себе мирно разговаривали, вдруг вылетаешь ты и набрасываешься на ни в чем не повинную девку… Что она тебе сделала?

— Анна, — вступает Белый Боб, — у тебя, должно быть, затмение. Это мои соседки. Эд даже и не знает их, правда, Эд?

— Впервые в жизни вижу.

— Ты ебешься с ней! — отрывая руки от лица, визжит Анна.

— Слушай, ну тебя на хуй. Очнешься — поговорим! — зло бросает поэт. — Идем, Боб! — Оставив Анну у киоска, ребята быстро взбегают по ступеням в «Автомат». Наглые фарцовщики лениво отодвигаются, чтобы дать им дорогу.

— Я всегда утверждал, что жить с бабой старше тебя — последнее дело, — громко говорит большеносый Сэм, обращаясь к Шамилю.

— Если только она тебя не содержит, — замечает Шамиль. Фарцовщики подъебывают поэтов, поэты их презирают. К большому сожалению, «Автомат» в городе один, и «изобретателям» и «приобретателям», а именно на эти две категории делил род человеческий Велемир Хлебников, приходится сосуществовать. Иногда происходят мелкие инциденты.

— Называется, сменила туфли девушка! — возмущенно обращается Эд к Белому Бобу, они проходят по «Автомату», кивая и пожимая руки. — Ни хуя себе! Ладно бы я был действительно виноват, Боб. А то устроила скандал на пустом месте. Я Ирму вижу второй раз в жизни…

— Четвертый… — поправляет Боб.

— Ну четвертый… Но я же не ебусь с ней, ты же знаешь это, Боб!

— Ты ей нравишься, можешь, если захочешь, ее выебать. Женщины такие вещи чувствуют. Твоя Анна заметила, какими глазами Ирма на тебя смотрит…

Оглянувшись, Эд видит большое розовое пятно, пробирающееся в их направлении. — Слушай, вон она идет за нами, Анна! Бежим, Боб, ну ее к Богу…

Они поспешно отступают к автоматной двери номер два, тоже выходящей на Сумскую. У самого выхода Викторушка, сняв шляпу, стоит у высокого стола с доскою под мрамор и старательно пьет кофе. — Вы куда, джентльмены?

— Анна идет… — Эд кивает за спину. — Мы валим в парк, подходи, если хочешь, к памятнику.

— Фройлайн Рубинстайн в агрессивном настроении? оживляется Викторушка. — Я задержу ее. Всегда готов лечь на амбразуру дзота.

Куда провалились Генка, мсье Бигуди, Поль и Ленька Иванов — неизвестно. Ясно, что они где-то рядом на Сумской у Струи, в Гастрономе, в Блинной, в Парке, но их не видно. Приходится ограничиться компанией Белого Боба. Перейдя Сумскую, ребята входят в парк, впрочем, всего на десяток шагов, и садятся на широкую диванообразную скамью. С десяток их стоит здесь, и автоматные люди постоянно курсируют между «Автоматом» и скамейками под широколиственными каштанами. На скамейках пусто, только на одной сидит дядя Вася Чапаевец, в орденах и кубанке, несмотря на жару, в сапогах, и наигрывает на гармошке, положив на нее ухо.

— Сбесилась твоя подруга? — комментирует Белый Боб, обшаривая глазами двери «Автомата», хорошо видимые со скамеек. — Часто она так?

— Редко. Раньше мы жили куда спокойнее, несмотря на то, что я пил куда больше, и пару раз в неделю приходил мертвецки пьяный.

— Пьяный ты хороший. Я вот когда пьяный — ужасное говно. Буйный… А твоя Анна, я думаю, стареет. Может, у нее климакс, а, Эд? Сколько ей уже?

— Тридцать исполнилось в марте.

— Ну вот, тридцать, а тебе двадцать три?

— Угу… Ну и что?

— Да то, что вы друг другу не подходите по возрасту, вот что. Я, конечно, понимаю, что тебе с Анной удобно… — Белый Боб запинается, его татарские черты лица, оживленные светлыми волосами и фиолетовыми кляксами глаз блондина, стеснительно искривляются — …живешь в центре и жилплощадь неплохая, своя комната, но… — бобовское лицо искривляется еще больше — …я, Эд, не верю, что ты ее любишь как бабу.