В день открытия магазина Лила прибыла на пьяцца Мартири в кабриолете мужа, сидевшего за рулем. Она вышла из машины, и я обратила внимание, что держится она неуверенно, как будто ждет подвоха. Возбуждение последних дней сменилось упадком; сейчас у нее был болезненный вид, часто свойственным беременным, которых беременность совсем не радует. При этом она была прекрасно одета — прямо-таки картинка из модного журнала. Не обращая ни малейшего внимания на Стефано, она потянула меня на виа дей Милле — посмотреть на витрины.

От меня не укрылась ее нервозность. Пока мы шли, Лила несколько раз спросила меня, хорошо ли она выглядит.

— Помнишь, — вдруг воскликнула она, — девушку в зеленом платье и в шляпке?

Ну конечно, я ее помнила. Помнила, какими оборванками мы себя почувствовали, столкнувшись с ней на этой самой улице; помнила, как наши парни затеяли драку с местными, как в нее вмешались братья Солара, и Микеле схватил железный прут. Как же мы тогда напугались! Я поняла, что Лила ждет от меня слов ободрения, и сказала:

— Все дело было в деньгах, Лила. Теперь все изменилось, и ты дашь сто очков вперед той девушке в зеленом.

Но про себя я подумала: неправда, я тебе солгала. Социальное неравенство — подлая штука, теперь-то я это знала. Оно не сводится к деньгам. Целой кучи наличных из двух колбасных лавок, сапожной мастерской и даже обувного магазина недостаточно, чтобы скрыть наше происхождение. Будь у Лилы еще больше денег, чем есть сейчас, будь у нее миллионы — тридцать, пятьдесят миллионов, — ей не избавиться от своих корней. Я понимала это лучше, чем она, потому что видела возле школы девочку, которая поджидала Нино. Нам до нее было далеко, хотя специально она ничего для этого не делала и просто была собой. Знать это было невыносимо.

Мы вернулись в магазин. В честь открытия устроили фуршет: закуски, сладости, вино рекой; многие из приглашенных — родители Лилы, Рино, семейство Солара, Альфонсо, Ада, Кармела и я — явились в тех же нарядах, в каких были на недавней свадьбе. Рядом, на тротуаре, стояли кое-как припаркованные машины; внутри толпился народ. Джильола с Пинуччей принимали гостей, стараясь перещеголять друг дружку и едва не лопаясь от важности. На центральной стене висел портрет Лилы. Одни разглядывали его с интересом, другие с недоумением; кое-кто прыскал в кулак. Но я смотрела на него и не могла оторваться. Узнать на нем Лилу было невозможно: от нее остался лишь изящный силуэт. На публику взирала пугающе соблазнительная одноглазая богиня, кокетливо выставившая вперед ножки в красивых туфлях.

В толпе гостей я заметила Альфонсо и поразилась, каким энергичным, веселым и элегантным он выглядел. Я никогда его таким не видела — ни в школе, ни на улице, ни в лавке. Лила тоже обратила на него внимание.

— Он сам на себя не похож, — хмыкнула я.

— Что это с ним?

— Не знаю.

Смотреть на Альфонсо было сплошным удовольствием. Как будто в нем зажегся до поры скрытый внутренний свет, озаривший все вокруг. Как будто он вдруг осознал, что здесь, в шикарном магазине в центре города, он на своем месте. Он стал невероятно общительным и активным. Мы с изумлением наблюдали, как он аккуратно поправляет выставленные модели обуви, как непринужденно вступает в разговоры с модно одетыми посетителями, из любопытства заглянувшими в новый магазин, как угощается пирожными и отпивает из бокала вермут. Вскоре он подошел к нам и искренне похвалил нашу работу. Он чувствовал себя настолько раскованным, что, преодолев былую застенчивость, сказал Лиле: «Я всегда знал, что ты представляешь собой опасность», после чего расцеловал ее в обе щеки. Я посмотрела на него с недоумением. Опасность? Что такого он узрел в нашем коллаже, чего не заметила я? Неужели Альфонсо способен проникать в суть вещей, абстрагируясь от внешних признаков? Вот не думала, что у него настолько развито воображение. Или он связывает свое будущее вовсе не с учебой, а с этой вот радостной суетой вокруг открытия нового магазина в престижном районе, рассчитывая именно здесь применить полученные в школе знания? Выходит дело, я совсем не знала Альфонсо. Выходит дело, он совсем не такой, как парни из нашего квартала, включая его родного брата, Стефано, который сидел в одиночестве на пуфике в углу, с готовностью улыбаясь каждому, кто к нему обращался.

За окнами стемнело. Внезапно снаружи загорелись яркие огни. Все члены семейства Солара — дед, отец, мать и оба сына — бросились за дверь, охваченные единым восторгом. Вслед за ними на улицу высыпали и остальные. Над витриной сияла светящаяся вывеска: «СОЛАРА».

Лила скривилась и негромко сказала мне:

— Они и это стерпели.

И потащила меня к сочащемуся самодовольством Рино.

— Если обувь марки «Черулло», то при чем тут Солара? — ехидно спросила она.

Рино схватил ее за руку и прошипел:

— Лина, какого черта ты вечно лезешь куда тебя не просят? Ты что, забыла, в какое дерьмо я из-за тебя вляпался на этом самом месте? Теперь ты хочешь втравить меня в очередное дерьмо? Можешь ты хоть раз в жизни не портить всем настроение? У нас магазин в центре Неаполя, мы — его владельцы. А эти уроды, которые меньше трех лет назад хотели нас избить, глазеют на нашу витрину, заходят к нам и жрут наши пирожные. Тебе этого мало? Туфли «Черулло», магазин «Солара». Чего еще тебе надо? Чтобы на вывеске написали «Карраччи»?

Лила выдернула свою руку и, рассеянно оглядевшись, сказала:

— Лично мне от вас ничего не нужно. Только я тебя предупреждаю: больше ко мне не обращайся. Во что ты ввязался? Ты занимаешь деньги у синьоры Солары? И Стефано тоже? Вы оба ей должны, поэтому на все соглашаетесь. Но с этой минуты, Рино, каждый сам за себя.

Лила развернулась, высмотрела в толпе Микеле Солару и направилась к нему. Они медленно, прогулочным шагом, обошли площадь, задержавшись возле каменных львов. Стефано не отводил от них пристального взгляда. Он видел, как они прохаживаются, о чем-то переговариваясь. Я заметила, как лицо Джильолы исказила злобная гримаса; она что-то прошептала на ухо Пинучче, и обе уставились на Лилу.

Магазин тем временем постепенно опустел, и вывеска над входом погасла. Площадь ненадолго погрузилась в темноту, но тут же зажглись уличные фонари. Лила с веселым смехом простилась с Микеле, но, не успела она войти в магазин, как внезапно побледнела и бросилась в подсобку, где находился туалет.

Альфонсо, Марчелло, Пинучча и Джильола принялись наводить порядок. Я стала им помогать.

Когда Лила вышла из туалета, к ней, словно из засады, подскочил Стефано и схватил ее за руку. Она с отвращением вырвалась и подошла ко мне. На ней лица не было.

— Лену, у меня кровь, — прошептала она. — Что это значит, не знаешь? Может, ребенок умер?

В общей сложности беременность Лилы продлилась чуть больше десяти недель, потом пришла повивальная бабка и выскребла то, что осталось от плода. Уже на следующий день Лила вернулась в новую лавку и вместе с Кармен Пелузо взялась за работу. Для нее начался довольно долгий период, на протяжении которого она, несмотря на смену настроений, вроде бы перестала метаться и целиком сосредоточилась на торговле, как будто и правда собиралась провести всю жизнь в этой лавке, пропахшей колбасами, хлебом, моцареллой, солеными анчоусами и свиными шкварками, заставленной полными мешками фасоли и завешанной кишками, набитыми салом.