— Слушаюсь, босс!

Лобанов отворил толстую дверь храма и перешагнул порог. Налево и направо уходил кольцевой коридор, освещенный двумя цепочками факелов. И открывался средний концентрический круг — из десятков деревянных колонн высотой в восемь локтей. Откуда-то донеслось гнусавое пение, а потом из полутьмы, подсвеченной факелами, вышел жрец — весь в белом и длинном, со здоровенной золотой пекторалью на всю грудь, в золотом обруче на седых волосах. Жрец важно ступал, опираясь на посох с вырезанным на верхушке скачущим кабиром.

Лобанов подошел к жрецу и коротко спросил:

— Корникулярий? — и рукою изобразил рог. Священник замаслился елейною улыбкой.

— Куларий, куларий! — закивал он и вытянул руку, приглашая дорогого гостя.

Жрец провел Сергия за колонны, и тот попал во внутренний круг — выпуклая каменная стена замыкала в себе андреон, куда вели крепкие двери. Слуга бога поднял посох и стукнул в створку три раза, потом еще дважды. Опустил посох и стал ждать. Вскоре за дверью загремели барабаны, и жрец толкнул дверь. Та открылась, выпуская клубы дыма. Служитель Замолксиса поклонился и вытянул руку — добро пожаловать!

Лобанов вошел. В андреоне было достаточно светло — солнце проникало через крышу, собранную из резных балок. У стены торчали древние статуи, изображающие улыбчивых юношей, — явно эллинская работа, — а посередине возвышался массивный каменный алтарь. Четыре костра горели вокруг него, несколько жрецов, закутанных в саваны, кружили вокруг костров, напоминая привидения, пели и раздували огонь веерами. Дым был везде, густой и маслянистый. Глаз он не ел, но голова кружилась, по жилам разливались слабость и истома. «Что в тех кострах сгорает? — подумал Сергий, падая на колени. — Дурман какой-то…» Грязный пол понесся ему навстречу, и Лобанов чудом извернулся, упав не лицом, а на левое плечо. Весь ужас был в том, что он продолжал всё видеть, слышать, понимать, хотя и с трудом, однако ни одна мышца более не повиновалась ему. Язык был как чужой, и даже глаза не ворочались в глазницах — смотрели туда, куда была повернута голова.

Жрецы, когда заметили состояние Роксолана, тут же погасили костры водой из кувшинов. Подхватив Лобанова, они перенесли его на алтарь и крепко обвязали кожаными ремнями.

«Вечно мне со жрецами не везет…» — подумал Роксолан.

Дым выветрился, и служители Замолксиса откинули белые пелены. Их рты и носы были обмотаны мокрой тканью, так что лишь одни глаза блестели под потными лбами — они горели и казались слегка безумными. Сергий многое хотел им сказать, но, увы, ничего не мог вымолвить. Правда, и страха не было, равно как не было ярости или отчаяния. Тайное зелье парализовало тело, сковав и душу непонятным оцепенением. Роксолану стало все равно.

Жрецы перемолвились парой слов — и вытащили блестящие дакийские мечи махайры, которые римляне прозывали фалькатами. Махайры были согнуты на манер клюшек, с заточкой по внутренней стороне. Всё? Кина не будет?

А тут и давешний старикан появился, принес белую чашу, полную густого настоя. Остро запахло травой и чем-то кислым.

— Пей, — холодно сказал священнослужитель. Одной рукою он приподнял голову Сергия, другой поднес чашу к губам. «Яд, наверное…» — мелькнуло у Роксолана.

Страшный грохот и треск взорвал зловещую тишину андреона — это рухнула одна из створок. В облаке пыли в святилище ворвался разъяренный Гефестай с махайрой в руке, и жрец с чашей отпрянул, расплескивая яд, выкрикнул команду, злобно кривя лицо. Жрецы бросились на Ярнаева сына, взмахивая мечами, но сбоку проскользнул Эдик. Правого жреца Чанба зарубил мимоходом, всаживая в бок загнутое лезвие и разрывая плоть. Второй продержался минутой дольше, но и он пал, потеряв полчерепа от руки кушана. Гефестай обернулся к жрецу. Тот попятился, пока не уперся в стену. Крепко держа чашу с ядом, он заговорил — властно и требовательно. Но сын Ярная не больно-то его слушал. Он подскочил к слуге Замолксиса и приставил махайру к его тощей шее.

— Пей, паскуда! — процедил Гефестай. — Ну?!

Лезвие меча дернулось, по шее духовной особы потекла кровь. Глаза у жреца округлились, дряблая кожа щек стала изжелта-бледной. Он медленно поднял чашу. Ее краешек мелко застучал о зубы. Старик хлебнул отравы, сделал еще глоток, еще. Чаша выпала из его рук, лицо обессмыслилось, ядовито-зеленая пена потекла с губ. Заклекотав, жрец сполз по стене, пропадая из поля зрения Сергия.

— Ты жив?! — подскочил Эдик.

Ответить Роксолан не смог, но губы его шевельнулись, словно обещая — скоро дурман перестанет властвовать над его телом и отпустит душу.

Гефестай поддел махайрой ремни, перерезал их и подхватил командира на руки. Лобанову это не понравилось, но кто его спрашивал? Да и как бы он ответил?

Вытащив Роксолана на свежий воздух, Гефестай уложил его на густую траву, побуревшую по осени.

— Полежи немного, — сказал он заботливо, — сейчас всё пройдет…

— Не шляться толпой! — передразнил гастат-кентуриона Эдик. — Где б ты был сейчас без одного из толпы, — он постучал себя в грудь, — вот этого благородного и скромного героя!

— Зря вы сюда ходили, — покачал головою Гефестай. — Жрецы не любят римлян. Они приносят их в жертву. Плавали — знаем! А вы одеты как даки, а говорите на латыни. — и не удержался, сказал с довольством: — Нет, а здорово я тому врезал! Всадил по самые потроха!

— Так на твоем месте поступил бы каждый, — выдал Чанба реплику скромного героя.

Сергий промычал, пробуя перейти ко второй сигнальной системе, но речь пока не давалась ему — язык мешал, лежал во рту, как не проглоченная котлета.

На свежем воздухе Роксолан быстро очухался.

— Гефестай, — старательно выговорил он, — спасибо.

— Да ладно… — ухмыльнулся кушан. — Я вас с Эдиком по другому делу искал.

— Нашли чего? — мигом оживился Лобанов.

— В общем, я за комментатором следил, за Местрием Флором.

— И?

— Флор свернул на улицу Горшечников, там еще рощица такая есть, грабовая. Так он пооглядывался и на большом камне начертил косой крест!

— Ага!

— Да! — воодушевился Гефестай. — А потом еще сверху прикрыл, другим камнем!

— Так-так-так… — задумался Сергий, соображая. — Неужто попалась рыбка? Пошли, покажешь!

Миновав несколько кварталов, сын Ярная вывел командира к грабовой рощице — так, чтобы избежать внимания чужих глаз.

— Вот этот камень, — негромко сказал Гефестай и удивился: — А кто верхний снял?

В этот момент зашевелилась большая куча опавшей листвы, являя миру Искандера. Эллин сиял.

— Разрешите доложить, — сказал он. — В мое дежурство сюда заглянул один молодчик. Поднял камень, увидел крест и весьма обрадовался!

— Проследил за ним?

— А то! Он тут недалеко живет, снимает квартиру в инсуле напротив, на третьем этаже. Мне отсюда видно.