По возвращении из Европы Меншиков стал одним из членов Всепьянейшего собора – компании собутыльников Петра. Шести футов роста, крепкий, проворный и искусный во всех столь любимых царем потехах, он сделался заметной фигурой в Преображенском, где его звали Алексашкой или величали Данилычем. Он с одинаковым рвением распевал рождественские колядки в доме генерала Гордона и рубил головы во время стрелецкой казни. Петр пожаловал ему дом, который 2 февраля 1699 года был освящен «по обряду Бахуса».

Быстрое возвышение молодого человека неизбежно порождало толки о его темном происхождении и невежестве. Князь Борис Куракин говорил, что Меншиков «породы самой низкой, ниже шляхетства». Корб с пренебрежением отзывался об этом «Александре, который столь заметен при дворе благодаря царской милости» и который использует свое влияние, чтобы получать взятки от купцов и всех тех, кому требуется содействие властей. Уитворт, британский резидент, доносит в 1706 году: «Я достоверно знаю, что Меншиков не умеет ни читать, ни писать». Обвинение это было справедливо лишь отчасти. Читать Меншиков выучился, но письма всегда диктовал секретарю и неуверенной рукой выводил лишь свое имя.

Однако, несмотря на злословие, влияние Меншикова продолжало расти. Его неунывающий нрав, удивительная способность понимать и почти предугадывать желания и настроения Петра, умение переносить вспышки царского гнева и даже жестокие побои – делали его находкой для царя. Когда Петр, по возвращении из Европы, обвинил генерала Шеина в бессовестной торговле армейскими должностями и на банкете чуть не заколол его шпагой, Лефорт отклонил удар и спас Шеину жизнь, Меншиков же обнял государя и сумел его успокоить. Спустя некоторое время на балу по случаю крестин сына датского посланника Петр увидел, что Меншиков танцует, нацепив шпагу. Возмущенный таким нарушение этикета, да еще в присутствии иностранцев, Петр в кровь разбил ему лицо. Следующей весной в Воронеже, когда Меншиков наклонился, чтобы шепнуть что-то Петру на ухо, последовала очередная вспышка ярости и оплеуха такой силы, что она сшибла его с ног. Меншиков перенес это оскорбление не только со смирением, но и с неизменным юмором. Со временем его способность улавливать настроения Петра и готовность смиренно принять от государя все – и гнев или милость – сделали его незаменимым для царя. Он перестал быть просто слугой и стал другом.

В 1700 году, накануне войны, Меншиков числился в придворном штате. Из письма, отправленного ему Петром в том году, явствует, что на него было возложено попечение о царском гардеробе. Но как только началась война, Меншиков бросился в нее очертя голову, выказывая столь же блестящие способности в воинском искусстве, как и во всем прочем. Он был под Нарвой вместе с Петром и вместе с ним уехал накануне злосчастного сражения. В 1701 году, когда Петр лично руководил кампанией в Ингрии, Меншиков отличился в качестве его первого помощника. После осады и взятия Нотебурга Меншиков был назначен комендантом крепости. Он участвовал в продвижении русской армии вниз по Неве, взятии Ниеншанца и захвате шведской флотилии в устье реки. С основанием Петербурга и началом строительства Петропавловской крепости на Меншикова была возложена ответственность за возведение одного из могучих бастионов, который впоследствии стал носить его имя. В том же году он стал генерал-губернатором Карелии, Ингрии и Эстонии[29]. Чтобы порадовать царя, Петр Голицын, посланник при венском императорском дворе, в 1702 году добился для Меншикова титула имперского графа. В 1707 году император Иосиф сделал Алексашку князем Священной Римской империи. Спустя два года, в ознаменование победы, которую Меншиков одержал над шведами под Калишем в Польше, Петр возвел его в достоинство светлейшего князя Ижорского и пожаловал ему огромные владения. Примечательно, что не прошло и двух недель, как новоиспеченный князь уже предписывал установить число приходов и количество жителей в них и выведать, какие доходы могут быть получены, а заодно велел, чтобы во время богослужений в княжестве его имя поминалось наряду с государевым.

Несравненно важнее титулов и богатства, которыми Меншиков был полностью обязан Петру, была государева дружба. Со смертью Лефорта в 1699 году у царя не осталось близкого друга, на которого он мог бы положиться и в большом, и в малом, кому бы мог поверять свои мысли, надежды и горести. Место Лефорта занял Меншиков, и за первые годы войны дружба между ним и государем переросла в глубокую привязанность. Алексашка повсюду сопутствовал Петру, и ни одна затея царя не обходилась без него. Он был собутыльником Петра на пьяных пирушках, поверенным в амурных делах, лихим кавалерийским командиром и государственным министром – и исполнял все одинаково ревностно и искусно. По мере того как их личные отношения становились более близкими, менялось обращение царя к Меншикову. В 1703 году царь называл его «mein Herz» или «mein Herzenchen». В 1704 году он стал уже «mein liebster Kamerad» и «mein liebster Freund». А впоследствии Петр обращался к нему «mein Brudder». Свои письма к Меншикову он заканчивал словами: «О чем больше писать оставляю, токмо желаю вас вскоре, что дай Боже, в радости видеть»[30].

Шло время, Меншиков преуспевал все более, почести и награды продолжали обильно изливаться на него, но и недруги его умножались. Им он представлялся подобострастным, тщеславным и, когда это было в его власти, деспотичным. Он бывал и груб, и жесток, и злопамятен. Его величайшим пороком, не раз приводившим его на край гибели, была алчность. Рожденный в скудости и получивший немало возможностей обогатиться, он тянул все, что плохо лежит. С возрастом это свойство заметно усугубилось, а может, его стало труднее скрывать. Для Петра не было тайной то, что его старый друг использует свое положение для обогащения и нередко ворует прямо из казны, и он неоднократно пытался положить этому конец. Меншикова отдавали под суд, лишали всех привилегий, подвергали штрафу, бывал он и бит разгневанным государем. Но всякий раз пересиливала давняя дружба, царь менял гнев на милость, и Меншиков снова входил в силу.

Однако неверно характеризовать Меншикова всего лишь как ловкого и алчного льстеца. Хотя он и взобрался к вершинам, так сказать, на плечах Петра, он был ему незаменимым другом. Насколько это возможно, он сделался alter ego Петра и так превосходно знал, что предпримет царь в той или иной ситуации, что его приказы воспринимались как приказы самого Петра. «Он делает что угодно, не спросясь меня, – сказал как-то о нем Петр. – И я, не спросивши его мнения, никогда ничего не решаю». Худо ли бедно, но Меншиков помогал Петру создавать новую Россию.

* * *

Происхождение Марты Скавронской еще более туманно, чем происхождение Меншикова. Можно лишь строить догадки о ее жизни до 1703 года, когда девятнадцатилетняя Марта познакомилась с царем. Наиболее достоверной представляется версия, что она была одной из четырех дочерей литовского крестьянина, возможно католика, по имени Самуил Скавронский. Скавронский выехал из Литвы и поселился в шведской Ливонии, где в селении Ринген, неподалеку от Дерпта, в 1684 году родилась Марта. Она была еще ребенком, когда от моровой язвы умер ее отец, а вслед за ним последовала и мать. Обездоленных детей разобрали разные люди, и Марта была взята на воспитание в дом мариенбургского пастора Эрнста Глюка. По-видимому, она не считалась служанкой, хотя и исполняла различные услуги по хозяйству – стирала, шила, пекла хлеб и присматривала за детьми. Но и полноправным членом семьи она не была, поскольку просвещенный пастор не позаботился о том, чтобы дать ей образование, и она покинула дом Глюка, не умея ни читать, ни писать.