чаще. Дарить ей каждую свою улыбку. Много. Постоянно. И чтобы она начала улыбаться ему в ответ.

Иоши подошёл и жестом попросил Киоко повернуться спиной. Он аккуратно собрал пряди у лица.

– Моя мама дома часто заплетает волосы. Она увидела когда-то в городе причёску у простой девушки и захотела попробовать.

– Ваша мама, верно, отличается от других придворных дам, – её голос улыбался.

– Так и есть. Она не терпит заточения и несвободы, любит делать всё, что приходит в голову, – Иоши скрутил собранные волосы в жгут и аккуратно собрал в пучок, – поэтому она стала носить заколки. Ей понравилось, – он продел кончик через середину пучка и осторожно вставил заколку, закрепляя его, – говорит, что так легче, чем с распущенными. Правда, она их любит полностью собирать, но вам я заколол на свой вкус – только верхнюю половину… Готово.

Теперь получившуюся прическу сбоку украшал белый цветок.

Киоко повернулась и прошла мимо Иоши. Он не сразу понял, что направляется она к воде.

– Это так… необычно, – принцесса осторожно потрогала собранные волосы, глядя в озеро словно в зеркало, затем провела рукой по распущенным прядям. – Мне нравится. Спасибо, чудесный подарок. И… неожиданный.

– Да, понимаю, заколка…

– И цветок, – она не смотрела на Иоши, продолжая глядеться в водную гладь, и прочесть чувства на её лице было невозможно.

– Вам понравился? – Иоши старался смотреть прямо и не показывать, насколько смущён. Он хотел этого разговора, но так же сильно боялся его.

– Красивый.

Красивый… Поняла ли она его значение? Иоши изнывал от желания уточнить и от осознания, насколько это было неприлично. Она смотрела на него из отражения – украдкой, – он отвёл глаза до того, как это сделала она.

– Он похож на вас, – Иоши ненавидел себя за неумение говорить. Зря он так откровенно презирал искусство ухаживаний, которым владел каждый мужчина при дворе. Он хотел быть откровенным, но откровенность в Шинджу – болезнь, порок, вульгарность. Здесь говорят намёками, иносказаниями, образами. Нельзя просто быть честным, нужно облечь свою честность в изящную словесную головоломку.

Киоко позволила себе полуулыбку – всё так же из отражения, не оборачиваясь к нему.

Он похож на вас. Она наверняка решила, что он говорил о красоте, а Иоши имел в виду совершенно другое. Имел в виду журавля на платке и лепестки-крылья, имел в виду свободу. Киоко была иной. Она была из тех, кто нарушал правила, но делал это достойно, обдуманно, изящно. Даже её сегодняшний наряд пел об этом.

– И всё же вы не оставили своей привычки, – теперь она обернулась и посмотрела в глаза. На устах всё ещё играла полуулыбка.

– Нарцисс… Моё уважение всегда с вами.

– Даже во сне? – она отвернулась.

Она поняла. Сердце заколотилось с такой силой, что Иоши показалось, он слышит эхо, разлетающееся над озером. Она всё поняла. Она. Всё. Поняла. Он жаждал этого и боялся. Он мечтал об этом, но теперь не знал, что делать дальше. Что говорить? Как поступить? Он признался – она приняла его признание. Но не ответила. А должна ли она отвечать?

– Даже во сне, – ответил он. Вышло тихо, хрипло и ломанно.

Киоко не шелохнулась. Он уже решил, что она не услышала, но вот она всё же повернулась и шагнула навстречу. Её одеяние сводило его с ума. Его цвет был глубже озера, глубже моря. Оно прятало в своих переливающихся волнами шелках её тело – совсем близко. Её кожа сияла бронзой в рассветных лучах, а глаза утягивали на самую глубину её ками. Она стояла слишком близко. Он чувствовал её запах. Он больше не мог играть в игры.

– Так вот что пряталось под нарциссом? – она едва шептала. Невыносимо.

Он выдохнул:

– Да.

Тело тянулось к ней так отчаянно, что он даже не заметил, как коснулся её руки. Его сердце стремилось к ней. Он любил её и желал. И от этих чувств душа сжималась. Если бы мог, он бы обернул её всю своей необъятной любовью, чтобы защитить от мира, чтобы сберечь для себя.

Она отдёрнула руку, и это отрезвило Иоши. Он позволил себе лишнее. Она ведь ничего не сказала, она только спрашивала. Он ошибся, приняв это за взаимность. Он. Ошибся.

– Прошу прощения, Киоко-химэ. Я… – Что? Не смог сдержаться? Всё неверно понял? Пренебрёг устоявшимся порядком и коснулся вас без посещений вашего дома, без долгих бесед с вашим отцом, без состоявшейся свадьбы? Что могло оправдать его? – Я не буду мешать вам. Если понадоблюсь – буду за теми деревьями, – он указал на дорожку, по которой они пришли, и пошёл по ней прочь.

Не оглядываться. Не видеть этот испуг в её глазах. Не думать о произошедшем. Или вовсе не думать.

* * *

Она смотрела вслед Иоши и не могла справиться с нахлынувшим на неё потоком чувств. Его чувств. Кто бы мог подумать, что одно лёгкое касание откроет для неё его ки, что та лавиной обрушится на неё, захлестнёт с головой и утопит в его любви.

Если до этого Киоко сомневалась в верности своих мыслей, то сейчас она знала наверняка: ни один цветок не смог бы передать это. Иоши любил её, и любовь его пахла отчаянием, ненавистью, железом, изнурительными упражнениями, которыми он пытался её глушить. Вместе с тем его ки пахла жимолостью, она была благородной, всеобъемлющей, отдающей, и от нее веяло пламенем, раскалённым воздухом, желанием безраздельно обладать.

Последнее было таким сильным, что Киоко почувствовала жар в месте прикосновения. Ей казалось, что не пальцы Иоши, но языки пламени нежно ласкали её кожу. Она дёрнулась, как дёрнулась бы, попади её рука в огонь, но связь не разорвалась, его ки ощущалась так же сильно, его чувства трепетали на её пальцах, это пугало… и восхищало.

– Прошу прощения, Киоко-химэ. Я…

Она едва слышала его голос сквозь бурю чувств, которые разум тщетно пытался осознать, разобрать, разложить.

– Я не буду мешать вам. Если понадоблюсь – буду за теми деревьями.

Он ушёл. Лавина схлынула. Киоко вспомнила, что нужно дышать.

Вдох – аромат жимолости растаял.

Выдох – искры безумного огня больше не кололи пальцы.

Лавина схлынула, но вместо облегчения пришло опустошение. Только узнав, каково быть наполненной чувствами, Киоко поняла, насколько она пуста.

* * *

Норико увидела Хотэку ещё до того, как он подошёл к Киоко, подслушала их разговор и усмехнулась отношению Иоши. Самурай полагал, что отлично скрывает свою ненависть, но все его тело кричало, как невыносимо ему слушать о занятиях Киоко. Да, он точно её любит. Или, во всяком случае, считает своей. Норико не знала, что хуже.

Когда Хотэку ушёл, она тенью последовала за ним. Он двигался быстро и бесшумно. Люди так не умеют. Хорошо, что она бакэнэко. Норико на мягких лапах легко перескакивала от куста к кусту, от дерева к дереву. Ей не нужно было видеть – только чувствовать запах, и теперь она знала, какой он. Не потеряет.

Когда Норико поняла, что Хотэку покинул дворец, её первым желанием было махнуть на него хвостом и вернуться. Но она слишком долго была единственным ёкаем во всём дворце, чтобы упускать эту птицу. Пришлось выйти за ворота. Впервые с того мгновения, как она в них вошла.

На рынке уже суетились люди, и их становилось всё больше. Чтобы не лезть под ноги, Норико забралась на крышу одной из палаток и вынюхивала Хотэку оттуда. Отыскать его запах в разнообразии человеческой вони было не так-то просто, но ей удалось уловить необычное сочетание и понять, в какую сторону смотреть. Зоркий глаз различил блеск доспехов и хвост длинных чёрных волос. Он купил свиток у торговки и зашагал обратно во дворец. Ох, и стоило ей тащиться за ним, если он возвращается?

Норико осмотрелась, спрыгнула на землю и бросилась к воротам. Ещё немного – и она дома.

– Куда?!

Загривок натянулся, всё тело повисло. Что за недоумок поднимает взрослых кошек вот так?

– Ты смотри, чёрный какой! – В морду уставилась жирная красная рожа. Норико хотела выцарапать ей глаза, но узнала одежду стражи и поняла, что это привратник.

– Похож на кошку Киоко-химэ, –