Шырк – и словно не было его.

Лиха даже подлое «бабушка» мимо ушей пропустила – в землянку кинулась. Фух! Ничего не выкипело, только вот пену снять, да и готово зелье пряное, вку-у-усное!

Накушалась всласть. Отдуваясь, отрыгиваясь, облизала ложку, сунула в дупло. Полкотла еще осталось – это на вечер. Эхма, мясца бы, да молоденького! Поглядела на руки свои – вроде как налилась кожа, порозовела. Поднялась с пня, в котел дунула, шепнула – сделалось варево точно зеркало. Посмотрелася – дык хошь куды ишшо.

Ну да ладно. Таперича поспать – славно тута спится, – а уж после покумекать, как бы все обустроить. Поворожить-то придется, не иначе.

Лиха поправила лежавшую у стены охапку соломы, улеглась, сняла шматок слизи со слепого глаза, поморгала зрячим и закемарила…

…Солнце к закату стронулось, старуха и проснулась. Не враз, не вдруг – тихохонько проснулась, на соломе понежилась, бородавку почесала. Ай, славно.

Потом насторожилась. Села, втянула воздух ноздрями. На ноги вскочила.

Енто што ишшо такое?!

Издали, со стороны аула мчалось что-то прямо на нее, на землянку, на болотце обреченное. Мчалось вихрем по воздуху, большое, горячее, без рук, без ног. Злое, аж сама Лиха поежилась. Но испуганное шибко. И безмозглое.

Лиха выскочила из землянки, уперла руки в боки, насупилась, впилась глазом в ту сторону, откуда мчалось.

Как же, старый знакомец. Каркаладил – вот он такой и есть. Ух, бивала она его в давние-то поры! Пошто полез тогда в лес ейный? Пошто безобразить учал? Все б ямý, окаянному, поломать да пожечь-попалить. Все б ямý, ироду, с ровным местом сровнять. У, паскудник!

Да не тут-то было. Уж и лешаки забоялися, а она-то, Лиха Одноглазая, – ничуточки! Озлилася, вкруг себя обернулася, взвилася, да ка-а-ак ему в брюхо потайное, невидимое, дунеть! Ка-а-ак плюнеть! А у его брюхо-то слабое, ён и забилси, закружилси, да и оземь брякнулси. Опалить хотел напоследок, да где ж ямý! Заскулил, што твой шшенок, да и уполз.

Почету ей тогда много досталося – и от леших, и от водяных, и от русалок с навами, и от овинного деда даже, несмотря што у Лих с Овинниками вражда старинная.

Теперя вот снова каркаладил ентот. Што надоть, ась?!

Лиху пробрал холодок. Ох, горюшко… Годы-то уж не те, с чудищами-юдищами биться-то… В тот-то раз сладила, а нонеча поди знай… Ну да делать нечего…

Старуха подобралась, начала лютостью наполняться. Ну, милок?!

Налетел. Горячий, большой, да только побитый, точно собака шелудивая. Енто хто ж яво так-то?! Ишь, словно молью траченный… Нет, не молью, морозом хваченный…

Воет, да жалостно-то как! Ну, все одно.

– А ну, пошел отседова! – завизжала Лиха, брызгая ядовитой слюной. – Щас вот дуну-плюну, узнаешь, почем хвунт меня-то! У, зараза паленая! У, паразит гнило-пакостный! Пошел, пошел!

Заскулил, будто заплакал, зигзаг выписал в воздухе и дальше унесся. Не такой какой-то. Али в тягости? И холодом – енто хто ж яво эдак-то, болезного? Ну и нехай, лишь бы подале улетел. Скатертью дорожка.

Лиха расслабилась и почувствовала, что снова проголодалась. Вернулась в землянку, принялась похлебку свою разогревать.

Пока грелось варево, задумалась – не зря ли прогнала каркаладила-то? Вот яво имушшеством бы навьючить… Рыть-то – куды ямý, безрукому, а ташшить – енто ён могёть. Ох, лишенько…

Разогрелося, в самый раз и похлебать. Погружая ложку в котел, Лиха снова про мясцо вспомнила. Давненько, давненько яво не кушала…

Так-так, а енто хто к нам пожаловал? Старуха так и застыла, не донеся ложку до рта. Да неужто ж? Ай, Лиха, даром што тиха, чаво пожелаеть, то и сполнится!

Русский дух! Да ближе все, ближе! Да ядреный-то какой!

Она, в который уж раз за день, выскочила из землянки. Охнула приглушенно – в спину вступило что-то, – но справилась. Не до спины нонеча.

Ух ты, сладкий мой! Идеть-бредеть сам собой! Прямо к болотцу! А здоровушший-то! Ентот землянку новую откопаеть, ему раз плюнуть! И имушшество переташшит! И мяса-то в ём сколько! И-и-иэх!

Дух, однако, крепше крепкого. И не молоденькое мясцо. Да уж дареному-то коню…

Лиха вдруг вспомнила нахальные слова боровичка Кольки про то, чем еще добрый молодец может ее порадовать. Ну, поглядим, поглядим…

Нежданный гость шел неторопливо и как будто незряче. Большие ноги, казалось, сами по себе пытались свернуть в сторону, но пришелец настойчиво направлял шаги к болотцу. Вот добрел до отворота. Антиресно, подумала Лиха, куды теперя двинется – налево аль направо. Налево – енто к ей, направо – от ее, вертать яво придется.

Гость, однако, миновал заклятье, лишь чуток запнувшись. Выходит, удивилась старуха, из наших? Хто такой, почему не знаю?

А ну-тко, нюхнем ишшо разок… Однакось не русский енто дух, нет, не русский. Лиху не проведешь, Лиха чуеть – куды тама ентим, как их… денгус… тьфу, язык сломаешь! Обормотам, какие нюхають, да им за то денюжки плотють. Куды им супротив Лихи-то…

Вона и тута: похоже, да не одно и то же. Тута дух и правда ядреный, што твой русский, да в букете нотки протухлые уж больно яркие… из нутра тухлым несет… и послевкусие у яво, должно, горькое-прегорькое. Нет, не русский дух. Мертвый дух, енто да.

Вгляделась. Ба! Так енто ж из водяных! Даже, вернее сказать, из вуташей. Вуташ – енто, ежели хто утоп, а над им водяной поколдуеть, так тож вроде водяного делается. Вот и ентот такой, только побитый, вроде как каркаладил давеча. Што за напасть?

А и все одно – сгодится.

Вуташа мотнуло было влево. Он в упор посмотрел на Лиху, не удивился, не напужался, не сказал ни слова. Выправился и попер к болотцу.

– Ай, здорово живешь, добрый молодец! – кокетливо проскрипела старуха. – А заходь на огонек, гостем дорогим будешь! Проголодалси, поди, продрог, умаялси? Накормлю, напою, помою, угрею, спать уложу!

– Пошла ты… – невнятно пробормотал вуташ, ни на миг не прекращая своего мерного движения.

Ох и дух!.. Ну, была не была! Лиха шепнула тайное словцо, за ним другое, третье. Гость замедлил шаг, потом совсем остановился. Так-то лучше.

Медленно шагнул к хозяйке. Молодец. Еще шаг. Еще. Теперь стой передо мной, как… Нет, енто не надоть. Стой без всяких.

Встал как вкопанный, вплотную к Лихе. Той вдруг сделалось дурно – такого духа и она не упомнит. Сделала шаг назад, да нос в сторонку отворотила. Енто што-то. Али отмыть? Не-е-ет, болотце яво не возьметь… В печку бы, да нетути печки-то… Накормить? Да на кой ляд… Ямý и не надоть, ямý – Лиха распознала – лишь бы выпить.

– А ну-тко, сахарный, – она подпустила в голос дрожи, от какой молодцы завсегда ручными делались, – а ну-тко, ступай за мной.

И, повернувшись, собралась в землянку спуститься. Не самой же имушшество выволакивать. Котел – ён чижолый, и пень любимый тож.