Другие – они другие, они не мы. Старики – другие. Инвалиды – другие. Чукчи – другие. И не надо закрывать глаза, не надо говорить, что это только в России. Это везде. Конечно, важно, насколько хорошо кормят там, за стенами специальных учреждений. Очень важно, сколько и чего они там едят. Важно и то, что именно едят все остальные. Но эта разница на фоне жизни и смерти все же чрезвычайно незначительна. В богатых странах изоляция богаче, в бедных – жестче и гораздо бесчеловечнее, но суть изоляции не меняется. Как ни назови резервацию, она останется резервацией.

Первый шаг – изоляция. Изоляция физическая и духовная. Второй шаг – уничтожение. Самое страшное, самое бесчеловечное, что можно сотворить с живым существом, – изолировать его от внешнего мира. От изоляции до уничтожения не один шаг, изоляция и уничтожение идут рука об руку, рядом.

Но как же это возможно? Как технически возможно изолировать одну часть населения от другой? Ведь мы же видим, мы замечаем, что происходит. Способ есть. Возможность спокойно, на глазах у всех изолировать человека от общества найдена очень давно, и схема не сбоит никогда. Способ этот – страх. Запуганными людьми легче управлять. Боящийся человек – уже не человек. Страх перед контактом с изгоем необычайно велик. Свидетельств – не счесть.

Один из способов поддерживать изоляцию – откупиться от нее. Собрать деньги для незнакомого тебе человека – легко. Собирать деньги нужно и можно. Собирать деньги – благородно и просто. Мне нравятся люди, собирающие деньги для других. Я радуюсь, что не все еще потеряно, что желание помочь пока еще не пустой звук. Раздражает только одна небольшая деталь, так, пустяк, ничего страшного. Очень мало людей готово вступить в непосредственный контакт с изгоями общества.

Перечислять деньги готовы многие. Часто можно прочитать или увидеть по телевизору, как люди становятся в очередь, чтобы перечислить деньги или передать теплые вещи. И это здорово. Только нет очередей перед домами престарелых, нет очередей перед детскими домами или тюрьмами. Страх непосредственного контакта с чужой болью и немощью пересиливает самые благородные порывы. Первобытный страх заразиться проказой от прокаженного, старостью от старика или физической немощью от инвалида пока пересиливает все.

Но не только страх заразиться. Сильнее страха, больше иных диких предрассудков давит подспудное понимание бессилия. Горя на земле слишком много, а желающих помочь слишком мало. Необоснованный суеверный страх объединяется с обоснованным научно, статистически выверенным правилом: если я раздам каждому бездомному по доллару, то бездомные не перестанут быть бездомными, а я окажусь на улице. Если миллионам пожилых людей на свете не хватает тепла и заботы собственных детей, то никто другой не придет и не поможет. Упрямая статистика твердит, что уход за пожилым человеком или больным ребенком – слишком дорогая вещь. Дорогая вещь во всех смыслах. Сколько бы денег ни перечислили добрые дяди и тети, их все равно не хватит даже на минимальную надбавку к зарплатам нянечек.

С математической точки зрения, милосердие невыгодно. Достоевский неуместен в наш компьютерный век. Все рационально и правильно.

Только одна маленькая деталь. Один штрих – так, пустяк. Когда люди начинают сортировать друг друга по ранжирам и классам, когда процесс разделения набирает полные обороты, то последствие этого рано или поздно ощущают все.

Границы проходят по живому, непреодолимые границы. Пропасти и горные цепи. Понять, кто, почему и от кого отделен, почти невозможно. Слишком много изолированных друг от друга групп, слишком сложно разобраться в тонкостях и переплетениях изоляции. Происходит то, что и должно было произойти: сложную систему понятий меняют на простую. Узнать и понять другого человека, сделать шаг навстречу сложно и дорого. Навесить ярлык – просто и дешево.

Люди, как человечки в компьютерной игре, разбиты на цвета и виды. Так проще, а главное, так легче сделать надпись под человеческой фигуркой.

Убить человека трудно. Пойти на первое убийство может не всякий. Простейший закон психологии: перед тем, как убить человека, нужно убедить себя, что человек этот – вовсе не человек. Тот человек, которого надо убить, – враг. Врага тоже нелегко убить, но убивать врагов все же легче, чем убедить себя в том, что они – те, напротив – враги. Очень трудно убить человека. Для того чтобы убить человека, надо убедить себя, что он – другой. Он – чужак и недостоин жить.

Первый шаг в цепочке разделения свой-чужой-враг – самый сложный. Убедить себя и других в том, что они – чужие, очень непросто. Второй шаг гораздо легче. Убедить толпу в том, что чужие – враги, уже легче.

Но до разделения живых людей на своих и чужих, до кровопролития и тотальной вражды всегда и везде следует отрицание очевидной истины, что тот, другой – такой же человек, как и ты сам.

Мы все – другие. Мы отличаемся друг от друга. Мы все хотим дышать и видеть солнце. Это банально и общеизвестно.

Пугает не разделение людей. Я боюсь, искренне боюсь, именно компьютерной скорости такого разделения. Уже не надо брать кисть в руки и перекрашивать мундиры на картине. Не надо сносить монументы и воздвигать новые. Не надо переписывать учебники и даже почти нет необходимости жечь книги. Достаточно сменить картинку на телевизионном экране, достаточно поставить иную подпись под фигуркой человека. Достаточно нажать кнопку на компьютере. Просто нажать кнопку.

Исключенные. Не включенные в группы. Не попавшие в списки, очереди, реестры, официальные и неофициальные документы с правом на.

Не участвующие в открытых и закрытых обществах, не состоящие в клубах, не принадлежащие ни к чему.

Человек так устроен – хочется быть или прикидываться частью чего-либо большего, чем ты есть сам по себе. Человек – социальное животное. Если ты часть движения, нации, общего дела и общего блага, жизнь не кажется столь тоскливой и мерзкой. Общая лампочка светит всем. Внутри клана и круга всем тепло и уютно. И тебе тепло и уютно.

Человеку нужен другой человек. Просто так. Ни за чем и ни для чего. Человек. Робинзону нужен Пятница, Пятнице нужен Робинзон. Адам не смог без Евы, Ева смогла бы, наверное, и без Адама, но ей, скорее всего, стало бы скучно.

Караван. Мишель Петруччиани играет музыку. Хочется представить себе караван. Не буду. Скучно. Скучно думать о заднице впереди идущего верблюда. Пусть музыка останется такой, как она есть, а я представлю себе толпу. Радостную, куда-то спешащую толпу. Может быть, эти люди идут на праздник. Им хорошо и весело вместе. Это хорошие люди, и они идут в хорошем направлении.

Они идут с ощущением сопричастности в полезном и нужном направлении, а кого-то не взяли. Не взяли по глупой, поверхностной причине: цвету кожи, иностранному акценту, форме носа, количеству рук, ног, глаз и ушей. А может быть, по одной и очень важной, всеми признаваемой и уважаемой, самой главной из наиглавнейших причин: отсутствию денег. Неважно. Не взяли, и все.

Одного не приняли в гольф-клуб. Трагедия. Без иронии и насмешки. На самом деле трагедия. Очень трудно попасть в гольф-клуб. Другого уволили с работы. Страшно потерять работу. Очень страшно. Страшно жить без денег.