— А государю об этом известно? — спросил Николай.

— Я отчёты по своему департаменту направляю — ламе четвёртого тантрийского посвящения, их светлости князю Усольскому. А дальше — Бог весть. — Чапов помолчал, что-то про себя соображая. — Дело нешуточное — полагаю, непременно известно. Даже если государь и непосвящённый.

— Как же это вы допускаете, — опешил Норушкин, — православный государь — и с тантрийским посвящением?

— А что, по-вашему, я или князь Усольский не православные?

— Странно как-то.

— Дело привычки. Желтошапочные тоже у нас под чернецкими рясами кое-где затаились. Что делать — тайны и чудеса Господни по разным землям рассеяны.

С запада на небо наползали тучи, вдали прокатился совсем не апрельский круглый гулкий гром.

— Вот вы, Дементий Иванович, сказали, что язык этот творящий, в общем, известен, — прервал паузу Николай. — Так что бы вам или кому-то иному из вашего департамента благодатью жаждущую землю не напоить? Ведь с такой силой в горле только мелкая и злая душа, не способная ни к каким благородным порывам, оставит всё как есть, без перемены.

— Вы что же, князь, за колдовскую реформацию? — осклабившись, полюбопытствовал посвящённый тантрист Чапов. — А помните Серафима Саровского, великого подвижника благочестия, сопричастного к лику святых? Он говорил, что всё носящее название «реформаторов» и принадлежащее к «бытоулучшительной партии» есть истинное антихристианство, которое, развившись, приведёт к разрушению христианства на земле и отчасти православия и закончится воцарением антихриста над всеми странами мира, кроме России, которая сольётся в одно целое с прочими славянскими землями и составит громадный народный океан, пред которым будут в трепете прочие племена земные.

— Спаси Бог, какая реформация! — не повышая голоса, воскликнул князь Норушкин. — Я знаю, что пулю придумали, чтобы родину защищать, а граммофон — чтобы инвалиды могли оперу слушать. Я о другом — уж если воевать, то той войной, которая сметёт врагов России, которая железным вихрем посечёт не только враждебный восток, но и лицемерный запад. Пусть наконец огонь этой войны положит предел лукавству жёлтого мира, а заодно и торжеству капитала, материализма и избирательной урны.

Пахом, до того молча бросавший в гущу клубящихся небес взгляды, внезапно спросил:

— А Глеб? Где братка мой?

— Да, — спохватился Чапов, — вернёмся к нашим чотгорам. Сродника твоего, паря, — агент повернулся к Пахому, — они, конечно, сгубили, но душу его не выпили, так что нынче она — перед Господом. Должен, однако, предупредить: чотгоры вас теперь искать станут.

— Меня? — мрачно оживился Пахом. — Да я их сам до гроба искать буду! А как найду, потроха их на ёлках развешаю!

— Ну, не ты, положим, им нужен, а князь, — уточнил Чапов. — Только вы же всё равно вместе странствуете. Чотгоры, как я сказал, для сильных глаголы ищут, а князь у нас — больше чем глагол.

— А я? — взревновал Пахом.

— А ты, паря, меньше.

Пахом надулся и засопел в две дырочки. Чапов помолчал, потом внимательно посмотрел на Николая.

— Светлый над вами, князь, указывает, что вы Предвечному дороги и у Него на вас виды. Стало быть, вы для чотгоров первейшая добыча. Если такого, как вы, сильным в жертву принести, то вы предписанного богоугодного дела не сделаете, а им сила вашего светлого перейдёт и замысел Всевышнего о вас. Ведь вы, князь, не более чем фраза на том языке, которым мир стал. Но и не менее. На иных-то и слова даже не нашлось — так, аффиксы ходячие.

— Выходит, я посреди междометий крепким выражением хожу? — осведомился Николай. — Да ещё с персональным ангелом над головой?

— Ангел-то, князь, тоже не более чем фраза.

— Премудрости вашей мне не постичь — не силён в эзотерике, — развёл руками Норушкин. — Подсказали бы лучше, Дементий Иванович, как к башне сибирской подобраться и с сильным совладать, чтобы напасти завтрашние от России отвести — пусть она, матушка наша, тысячу лет, как дыня, лежит на бахче и копит в себе сладкое золото.

— Премудрость эта не моя, а промысла вышнего, поэтому и уму человеческому её нипочём до конца не объять и не постигнуть. А что до сильного… — Чапов на миг задумался, после чего внезапно рассмеялся. — Вы, князь, прямо как Иван-царевич на Змея исполчились. А Пахом у вас — Личарда верный… Ты ведь, Пахом, с князем пойдёшь?

— Пойду, — мрачно согласился казак, — раз нечисть эта поганая на их благородие клюнуть должна.

Чапов снова рассмеялся.

— Не вижу ничего смешного, господин секретный агент, — сверкнул глазами Николай. — С учётом вчерашнего происшествия…

— И вправду не смешно, — посерьёзнел Чапов. — В сибирской башне тот сильный до времени схоронен, что открыл людям орудия смерти — броню, щит и меч для битвы. Да и всё прочее. Поэтому и башню вам искать не советую. Джа-лама неспроста вас в здешние края направил — вы ведь сами в лапы чотгоров рвётесь, а им только того и надо. Уходите отсюда, князь, через вас беда может в десять крат большая выйти, если только вас на алтарь дьявольский возложат. — Чапов посмотрел в небо, где посверкивали бледные сполохи и тяжело ворочался гром. — Светлый вас бережёт, но не против вашей воли. А если он не убережёт, то уж больше и некому. Господь, как известно, в дела наши редко встревает — мы ведь времени сопричастны, а Бога во времени нет, затем что время от дьявола.

— То есть как это Бога во времени нет? — удивился Николай.

— Мир многолик и текуч, а Бог един и неизменен, — сообщил посвящённый гэлун. — Но если Бог таков, то Он не может иметь касательства ко времени, потому что присутствие во времени для единого и неизменного означает изменение — Он становится старше самого себя, а следовательно, становится иным — не единым. Если это так, то Бог ни одним из трёх известных способов не причастен времени: ни прошлому «было», ни будущему «будет», ни настоящему «есть». Стало быть, утверждение «Бог есть» ложно.

По небу, сотрясая пространство, катилась сухая гроза. Тучи висели так низко, что казалось, если встать во весь рост, то придётся пригнуться.

— Чистой воды софистика — сущий Парменид. Выходит, если Бог есть, то Его нет? — ужаснулся собственной дерзости Норушкин.

— Совершенно верно, князь.

— Но ведь если Бог не причастен времени, то он уже и не вездесущ.

— Именно, — подтвердил Чапов. — И при этом Он всё-таки вездесущ и причастен времени, в чём и состоит Его главная непостижимость.

— Однако же… — Николай замялся. — А вдруг светлый затем надо мной и поставлен, что я должен сибирскую башню вычистить? Может, таков и есть замысел Бога обо мне?

Чапов тяжело вздохнул.

— Запретить вам башню искать я не могу, ко и помогать не стану. Не ваш удел её вычистить. Запомните одну мантру — она на творящем языке, как её проговорите, так чары чотгоров распадутся и они в истинном виде предстанут, с рогами.