последнее, достигнув власти, приписывало безумие еретикам. Еще в XIX столетии (правда, в дни сильнейшей реакции) какому-то кандидату медицинских наук захотелось представить диссертацию на тему «De morbo democratico, nova forma insaniae» («О демократической болезни, новой форме безумия»), и только благодаря вмешательству Рудольфа Вирхова удалось избавить германский университет от рассмотрения подобной работы.

Ныне очень многие также готовы были считать безумием воинственный пыл — однако лишь в отношении врагов. Но страх перед шпионажем, преследование иностранцев, строгости цензуры, поэтические излияния по поводу войны, крикливый национализм — словом, все внешние проявления нашего воинственного духа также напоминают собой дом умалишенных.

В Германии, как известно, принято делать различие между чистым разумом и практическим разумом, — обсудим эту двойственную форму разума, для того чтобы выяснить, какие, собственно говоря, особенности следует считать естественными и законными и какие нет. Все затруднение в этом вопросе возникает оттого, что проявление известной особенности один из этих разумов находит недопустимым, а другой, напротив, допустимым, и несчастный человек с двумя разумами не знает, которому из них следует подчиниться.

Это затруднение не выдумано Кантом, а только иначе, по-новому, им сформулировано. Во все времена полагали, что существует двоякая возможность миропонимания, но только не через двоякого рода «разум»: можно было постичь мир разумом или объять его любовью. Логической стороной этой проблемы занялась наука, а чувственной — религия причем каждая из них пыталась при помощи внутреннего созерцания установить свое особое мировоззрение.

Кант доказал, что примирить эти два мировоззрения невозможно, и изложил эту точку зрения в своей великолепной системе антиномистической философии. Так как оба разума друг другу противоположны, то ему пришлось прибегнуть к некоторой метафизике и создать мистическое понятие личности, в которой и происходит этот непостижимый синтез. Это объяснение ныне почти всеми признано неудачным. Если даже допустить, что понятия свободы, божества и бессмертия вытекают из примата практического разума, а математические понятия из примата чистого разума, то между ними, например между божеством и Пифагором, лежит весь видимый мир. Куда же девать его? Этот вопрос приходится разрешать в каждом случае отдельно.

Такой неудовлетворительный результат можно было предвидеть заранее, если считать доказанным существование двух самостоятельных видов разума. В этом случае не может быть речи о примате какого-либо из них. Решение вопроса о том, какому разуму принадлежит преимущество, было бы возможно только тогда, если бы судьей в этом деле явился принцип, стоящий выше обоих указанных начал Кант не знал такого судьи и не мог его знать, так как по его теории человеческий дух есть нечто недосягаемое и непостижимое. В нем он обнаружил эти два несоединимых начала, которые он по необходимости должен был причислить к прирожденным идеям человека, не поддающимся объяснению.

Между тем для нас в этом смысле необъяснимых вещей не существует, так как мы не признаем ничего прирожденного. Все же прирожденные идеи, которые выдвигала старая наука, в настоящее время подвергнуты анализу с точки зрения их эволюционного развития. Мы знаем, что два существа, как бы различны они ни были, всегда могут быть сведены к одному — стоит только достаточно углубиться в их эволюционное прошлое; всегда в этом случае найдется точка, где они сходятся и начинают расходиться. Это применимо как в отношении организмов и органических образований, так и в отношении их жизненных функций.

Наша психика тоже не появилась на свет внезапно, как Афина из головы Зевса, а развивалась медленно и постепенно на почве тех сил и законов, взаимодействию которых она вообще обязана своим возникновением. Эти законы и силы существовали раньше человеческого разума и потому стоят выше его. Во всяком случае, к ним надо обратиться за разрешением вопроса — какому из двух разумов, чистому или практическому, следует в данном случае отдать предпочтение.

Канту эволюционная идея еще не была известна, хотя смутно он ее уже сознавал. Поэтому для него многие явления были непонятны. Подобно тому, как иногда стоишь в недоумении перед созревшим плодом, не зная некоторых свойств его цветка, так и некоторые свойства человеческого духа представляются нам неясными и загадочными. Во времена Канта знали только один созревший плод — законченного человека вместе с законченной душой его. Ныне же установлены общие черты его развития на протяжении ряда тысячелетий и имеется полная возможность объяснить высшие идеи человечества доступным нашему разуму образом.

Этим же разрешается и вышеуказанный нами вопрос. В принципе существует только один способ познания, один вид разума. Если нам иногда кажется, что дело обстоит иначе, то это объясняется тем, что некоторые области нами еще недостаточно исследованы, а потому, разбираясь в них, мы вынуждены руководствоваться инстинктами. Но это только временное затруднение, которое рано или поздно будет устранено.

Издревле люди опирались на примат разума. Еще первобытный человек напрягал свои мыслительные способности, насколько это было в его силах, выдумывая демонов и дриад чтобы как-нибудь объяснить причинную связь между явлениями природы. В прекрасной Элладе вера в этот примат разума обнаруживалась во всем, и лучший выразитель эллинской души Сократ провозгласил его раньше, чем возник сам термин; ставя разум выше всякой метафизики и в особенности метафизической этики, он утверждал, что добродетели можно научиться. При этом он указал и путь, по которому мы можем дойти до понимания ее, ссылаясь на старинное дельфийское изречение «Познай самого себя!».

Таким образом, добродетель постигается через самопознание. Этим подчеркивается субъективный момент, ибо нет добродетели, которая была бы одинакова для всех; она, как и все вообще, заложена в индивидуальности каждого отдельного человека. Но этот субъективизм имеет свои границы, так как в отношении добродетели действует общий объективный принцип, в силу которого добродетель (как и всякое другое качество) недоступна тому, кто не обладает необходимой для этого способностью.

Отсюда следует, что человек должен учесть свои силы и способности и развить их до возможного совершенства. Это относится не только к практической деятельности человека, но и к духовной стороне его личности; последняя также подвержена законам эволюции, причем это касается как отдельной личности, так и целого народа и всего человечества.

Но усовершенствование возможно в одном только определенном направлении. В главе о естественном подборе нами было указано, что во всем происходящем в этом мире можно усмотреть известное непреложное направление, которое и является единственным объективным масштабом при оценке всех событий и стремлений. По отношению ко всему прочему миру — одушевленному и неодушевленному — зависимость от природы охотно признается всеми, по отношению же к человеку ее отрицают.

Действительно, человек имеет возможность преодолеть такую зависимость от природы, поскольку он в состоянии использовать свои