– Вы сами себя унизили. И чтоб я вас здесь больше не видел – или пеняйте на себя.

– Папа… – окликнул я.

– Разворачивайся, Фрэн. Или я окажусь по уши в дерьме.

– Ты и так по уши в дерьме, приятель, – сказал отец. – Или ты совсем дурак, не понимаешь?

– Не понимаю.

– Все ты прекрасно понял.

– Поехали давай. А то меня из-за тебя с работы выгонят.

Отец шумно вздохнул.

– Да. К черту! – И что есть силы дал газу.

Машина позади нас посторонилась. Разворачиваясь, отец показал охранникам два сбитых пальца на левой руке, но те даже не оглянулись. Один говорил по рации, другой приглаживал рукава. Колеса взвизгнули на развороте.

Кью-Си потянулся к двери, но отец успел ее заблокировать.

– Ты проиграл, дружище. Я выхожу. – Кью-Си стал дергать ручку.

Отец убрал ногу с педали газа. Мы по инерции покатили назад, и все будто замерло, точно земное притяжение утратило над нами власть. Отец снова включил переднюю передачу. В животе у меня заныло. Заскрежетали шины. Мы понеслись стрелой, над нами мелькали облака, а Кью-Си вжался в кресло. Отец что есть силы стиснул руль. Я чуть не заплакал, но сдержался из страха разозлить отца. Мы приближались к развязке, все набирая скорость. Зеленый погас, зажегся желтый, но отец, не заметив, повернул так круто, что Кью-Си бросило вбок. Тот забарабанил в стекло мясистым кулаком.

– Да что с тобой, Фрэн, черт тебя дери?! Скорость сбавь, придурок! Это уже не смешно.

Но отец не услышал.

Мне уже не раз приходилось видеть отца в гневе, но несколько иного рода – дома, когда я за ним подглядывал через стойки перил. Он рыскал взад-вперед по коридору под градом маминых оскорблений: эгоист, ничтожество, бездельник, тупица, черствый, бессовестный, трус! Она извлекала на свет все его прошлые ошибки и грехи, швыряла ему в лицо имена других женщин, как нецензурную брань, повторяла, что вообще никогда его не любила, что он не в состоянии выполнить и самой простой ее просьбы, что все ее друзья его презирают, даже родной сын уважать перестал.

Час-другой – и он срывался. Пробивал башмаком стенку серванта, разносил в щепки дверь нижнего этажа. Срывал со стен картины и топтал ногами. Позже, после его ухода, обломки заворачивали в газеты – собирала их мама, в отчаянии, стоя на коленях. “Дэниэл, достань, пожалуйста, пылесос. Молчи. Я все понимаю, ясно? Все понимаю”.

Дети в несчастливых браках умело обращаются с пылесосами. Мы привыкаем их доставать по вечерам и убираем то, что не склеишь. Чистый ковер – источник покоя.

Отец за все годы, пока жил с нами, ни разу не поднял руку на маму – во всяком случае, при мне, – но дверные рамы у нас в доме были многократно перекрашенные, шершавые, как шкурка авокадо, мебель латаная-перелатаная, семейные фотографии в рамках почти сплошь без стекол. Теперь мне стыдно, что когда-то я восхищался его выдержкой, – можно подумать, требовалась железная воля, чтобы не ударить маму.

Честно признаюсь, я не понимал, из-за чего родители ссорились, кто из них затевал скандалы. Задним умом легче во всем винить отца, но это, пожалуй, упрощение. Ведь несмотря на его жестокость и на то, чем все закончилось, не мог он быть виновником всех семейных передряг.

Знаю я лишь то, что сохранила память. Помню, как во время драк он стоял неподвижно, а мама наносила удар за ударом, будто он признавал за ней право нападать и терпел ее жалкие тычки, как дерево терпит пичужек. Видимо, он знал свою темную сторону и старался ее обуздать. Более достойный человек, думаю, сумел бы.

⇒

Увидев, что впереди стоят машины, он резко вдавил педаль тормоза. Казалось, из-под нас выскальзывает подвеска. Шины заскрежетали, будто вот-вот лопнут. Ремень впился мне в шею. Я зажмурился – сейчас на нас обрушатся металл и осколки стекла, – но удара не последовало. Наступило невероятное затишье.

Глянув в ветровое стекло, я увидел совсем близко задний бампер фургона. Из окна глупыми глазами таращился лабрадор, пыхтел, вывалив язык. Пахло паленой резиной. Лицо у отца пылало, он задыхался.

– Ну же, вперед! Двигайте, мать вашу! – Обоими кулаками он надавил на сигнал. – Зеленый, идиоты!

– Хватит сигналить, мать твою! – крикнул с заднего сиденья Кью-Си. – Куда им, по-твоему, ехать?

– Куда угодно, лишь бы от меня подальше. Мне плевать. – Он вновь просигналил. И в тревожной тишине повернулся ко мне, а я в испуге размазывал рукавом слезы. – Перестань реветь, чтоб тебя! Я ни в чем не виноват, понял? Не смей тут у меня реветь!

– Ты никогда ни в чем не виноват – так, Фрэн? – сказал Кью-Си. – Господи боже ты мой! Выпусти меня! Сейчас же!

Отец будто не слышал. Он продвигался вперед, между тем поток машин начал понемногу редеть. Мы снова катили по Киркстол-роуд, но уже в обратную сторону.

– Я тут пытаюсь разобраться, – сказал отец, – и выводы не радуют. – Я всхлипнул, но он и не думал меня жалеть. Посмотрел на меня со смутной неприязнью, как смотрел раньше только на чужих: – Да замолчишь ты или нет? Нельзя так нюни распускать. Я для тебя из кожи вон лез, ей-богу. Все перепробовал. Ну да, облажался. Знаю, знаю. Не смог тебя туда провести, как обещал. Но, говорю тебе, сейчас, черт возьми, весь мир против меня. Богом клянусь, так и есть. А мне с целым миром воевать не под силу. И никому не под силу.

– Только и знаешь что языком трепать! – встрял Кью-Си. – Отстань от мальчишки. Ты его запугал вконец. Совсем двинулся? Ведешь себя как чокнутый.

– Да неужели? Сколько у тебя детей, Барн? Ты в этом ни хрена не смыслишь.

– Тормози, чтоб тебя!

– А вот и не буду.

– Тормози, Фрэн. Я выхожу из игры.

Отец смотрел вперед. Сбавив скорость, мы плелись в хвосте у обычных водителей – я от души надеялся, что они сидят за рулем тихо-мирно, слушают радио, – но я чуял, как не терпится отцу рвануть вперед. Он метался с полосы на полосу, подбирался к машине перед нами, будто хотел на буксир прицепиться. Когда мы снова проезжали Йоркширскую телестудию, он и головы не повернул. Я смотрел, как уплывают назад корпуса за моим плечом.

– Я бы на твоем месте не вякал, приятель, – крикнул отец Кью-Си, который потянулся вперед, пытаясь разблокировать дверь. – Все же ясно, это ты меня подставил. Чем больше думаю, тем больше убеждаюсь, что без тебя тут не обошлось.

Кью-Си молчал, только тщетно дергал дверь.

– Ты им сказал, что мы здесь, так? Не Фозу – тот ничего не знал. Я про второго. Видно, ты ему проговорился, как меня зовут.

– Завязывай с паранойей! – взорвался Кью-Си. – Ты же только хуже делаешь.

Я старался унять дрожь, чтоб хотя бы зубы не стучали. Веки налились свинцом, глаза щипало. Я мечтал услышать вой полицейской сирены, увидеть свет мигалок, но знал, что никакая полиция на выручку к нам не приедет. Тем временем безликие офисные здания, что мы миновали меньше часа назад, вновь мелькали за окном, такие далекие и чуждые в своей обыденности, что у меня засосало под ложечкой, во рту стало кисло. К этому вкусу я, увы, привык.