Как и в это утро. Поезд подземки, на котором она ехала, намертво встал между станциями, где проторчал тридцать восемь минут, а люди в толпе в час пик беспомощно стояли, притиснутые друг к другу, и обливались потом. И разумеется, здесь не работала сотовая связь, так что Ирэн не смогла позвонить тем, с кем должна была встретиться, и предупредить, что задерживается. Когда поезд в конце концов тронулся, она уже на час выбивалась из графика, и это страшно злило ее. У Ирэн обычно все было под контролем, что, вероятно, и делало ее эффективным специалистом, и для нее состояние полной беспомощности было невыносимо. Кроме того, она придерживалась пунктуальности и терпеть не могла, когда опаздывали другие. А сейчас она сама опаздывает на час, не успев даже начать свой рабочий день.

Наконец поезд извергнул из себя толпу раздраженных пассажиров, и Ирэн практически пустилась бегом. Оказавшись на улице, она все-таки смогла позвонить первому клиенту и предупредить, что опоздает, но необходимость извиняться разозлила ее еще больше, и к тому моменту, когда она добралась до своей студии «Сохо», Ирэн была готова содрать шкуру с любого, кто окажется у нее на пути. В нетерпении топая ногой, она отключила аварийную сигнализацию студии. Обычно на отключение всей системы уходило несколько секунд – это была очень хорошая система, необходимая потому, что Ирэн часто держала в своем сейфе весьма ценные предметы искусства. Разумеется, сейф тоже имел свою сигнализацию.

Когда лампочка на ее автокликере зажглась зеленым светом, Ирэн отперла входную дверь и поспешила к сейфу. Она прошла через рабочую зону, взглянув на большие настенные часы, и увидела, что опаздывает на час и три минуты.

– Черт, черт, черт! – воскликнула она.

Отключив сигнализацию сейфа, Ирэн поспешно схватила картину, которую собиралась отвезти утром клиенту, – чудесного Джаспера Джонса. Она приобрела его по сносной цене и перепродала клиенту с небольшой выгодой для себя. Она совершенно не упрекала себя за это, ведь ее клиентом был Элмор Фитч, грубый, невоспитанный миллиардер, щедро жертвовавший движению белых националистов. Он выбрал эту картину в основном потому, что художник был белый и знаменитый и что цвета на картине сочетались с его диваном. У такого откровенного обывателя и урвать не грех, с удовлетворением подумала Ирэн. Искусство вечно, а придурки приходят и уходят, сказала она себе.

Ирэн осторожно положила картину на рабочий стол, с любовью глядя на нее. Великолепно! Как и всегда, Ирэн испытывала восторг в присутствии столь великого произведения. Господи, превосходная картина! Но не кажутся ли сегодня утром краски более яркими и свежими? Она чуть нахмурилась, обводя полотно взглядом. Ничего не изменилось. Вероятно, дело просто в освещении. Иногда утренний свет, проникая через световой люк, придает всему бо́льшую яркость. А картины после ночи в сейфе вряд ли могут обновиться. Ирэн ненадолго задержала взгляд на полотне, позволив себе немного помечтать. Когда-нибудь у нее будет свой Джаспер Джонс. И может быть, Раушенберг… Как тот, который лежит у нее в сейфе и которого завтра она отвезет другому клиенту. Когда-нибудь…

Настенные часы громко затикали, выдергивая Ирэн из недолгой грезы. Уже час и пять минут опоздания.

– Черт бы все побрал! – выругалась она и, аккуратно завернув картину, торопливо вышла за дверь.

* * *

Наконец наступила осень. Стоял один из тех дней, когда у вас возникает желание остаться в Манхэттене и жить вечно. Светило солнце, воздух был таким прозрачным и чистым, что можно было глубоко вдохнуть и не закашляться – даже на Таймс-сквер. И хотя можно было еще обойтись без пальто, чувствовалось, что скоро настанут холода и мне понадобится нечто большее, чем старая куртка «Янкиз». Но пока все было замечательно. В такой день даже озабоченные ньюйоркцы, идя по улицам, улыбаются.

В Нью-Йорке все ходят пешком, но в такой день, казалось, им нравится это делать. Прекрасная погода взывала к местным жителям, приглашая выйти из дому и наслаждаться, пока можно, ведь приближается зима, а она в этом году будет злющей.

Я тоже немного прошелся пешком. И даже особо не спешил. Черт, я совсем не прочь слегка расслабиться, даже когда работаю. А я как раз работал. Я никогда об этом не забываю и не пренебрегаю ничем, относящимся к моему делу. Как я уже упоминал, Первое Правило Райли: дело прежде всего. Но на мои дела никак не повлияет, если я потрачу две лишние минуты на удовольствие и немного замерзну в первый замечательный осенний день. Как только я насытился прогулкой и почувствовал себя виноватым, тут же нырнул в переулок, словно Человек-Паук, но, в отличие от него, я не переодевался. И не изменился. Однако я все же залез на крышу.

По крышам я двигался гораздо проворнее. И таким образом компенсировал те несколько минут, которые потерял, неторопливо прогуливаясь по улице. Мама называла подобное времяпрепровождение дуракавалянием. Иногда она использовала в своей речи устаревшие словечки, характерные для жителей Юга. Я так и не понял большинства из них. Во всяком случае я не валял дурака на крыше.

Я носился по городу – вверх, потом вниз до уровня улицы, чтобы перейти Пятую авеню, потом снова вверх и так до Вест-Энда, а затем вниз на Шестьдесят шестой улице. В такой день, как этот, мне нравилось перемещаться паркуром. Каждый раз, улетая в пространство, я ощущал, что буду жить вечно.

Когда я наконец спустился на Шестьдесят шестой улице, то улыбался. В нескольких шагах от меня была моя цель, одна из последних работающих телефонных будок в Манхэттене. Я люблю эти старые штуки. Не поймите меня превратно. Я не противник хай-тека. Каждый день я пользуюсь прогрессивными техническими игрушками, и чем они круче, тем лучше. Но все же мне очень обидно, что телефонные будки отмирают. В особенности это обидно человеку, которому время от времени необходимо сделать звонок, не оставляющий сотового сигнала, никакой идентификации, ничего, что позволило бы отследить его. Конечно, кто-нибудь может определить, откуда исходит вызов, но к тому времени, как он сможет что-то предпринять, я уже буду далеко.

В то утро именно это я и замышлял. Так что мне идеально подходила старая телефонная будка на Шестьдесят шестой улице Вест-Энда.

Я проскользнул в будку без проблем. Представляете, никто ею не воспользовался! Даже чтобы помочиться. Я опустил в прорезь 25 центов и набрал номер, который запомнил этим утром. После трех гудков ответил женский голос. Нечто среднее между роботом и дорогой проституткой. Если вдуматься, хорошая шутка.

– «Грей Вулф секьюритис», офис Элмора Фитча. Чем я могу вам помочь?

– Да, здравствуйте, – произнес я с британским оксфордским акцентом, которым пользовался и прежде; должен сказать, у меня здорово получалось. – Я звоню из «Сотбис». У меня чрезвычайно важное сообщение для мистера Фитча.

– Прошу прощения, но мистер Фитч сейчас на конференции, – ответила женщина, и ответ прозвучал настолько автоматически, что вполне мог быть записан.

– Ну разумеется, на конференции, – сказал я легким снисходительным тоном, то есть мало просто произносить слова, как британец, надо еще встать в позу. – Уверен, не будь он на конференции, мы все ужасно встревожились бы. Так что будьте умницей и просто передайте ему сообщение, хорошо? Как я уже говорил, это очень срочно.