– Где твой дом? – Голос Аннетт звучал мягко и отстраненно, будто она спросила это случайно, будто можно было не отвечать.

– На юге. Я жил на юге, в портовом городе Химмель.

И тишина. Неловкая, но слишком понятная, чтобы ее нарушать. Сейчас, несмотря на то, что они почти не знакомы, все было понятным. Они находились на одной волне, чутко улавливая настроение друг друга. И поэтому молчали. Иногда так легче.

Вечерело. Первая деревня наконец-то закончилась. Пустая, без единого огонька в окнах. Мертвая. Высокие сосны медленно покачивались, зазывая в густой хвойный лес. Нельзя поддаваться. Нужно идти вдоль железной дороги. Там меньше теней, меньше призраков, желающих заманить в объятия тьмы.

Аннетт уверенно шагала по шпалам. Казалось, усталость покинула продрогшее тело. Она торопилась. Чуть дальше чем через полкилометра виднелся остановленный поезд, наверное, его бомбили. Там можно будет переночевать. Холодная железная коробка с пустыми ящиками. Зачем их везли? Оторванный вагон оказался один. Роберт не знал, правильно ли оставаться здесь на ночь, но они очень устали. Необходимо выспаться. Глаза закрывались сами собой, заставляя погрузиться в клейкий беспробудный кошмар.

Их путь начался слишком давно. И теперь утренняя серость ничем не пугала: все привычно, безлико, холодно.

В клубящемся небе не было и намека на лето. Грозовые тучи обволакивали остатки светлых промежутков, старались нависнуть над землей как можно сильнее, задушить ее своим величием. Они давили, заставляя чувствовать легкий аромат влаги. Роберт внимательно изучал потрепанную карту. До Тальвиля оставалось всего ничего.

– Снова молчишь? – Он загадочно улыбался.

– Я думала… Расскажешь о себе? Мы же почти не знакомы.

– Ты знаешь и мое имя, и фамилию, мою историю, знаешь, откуда я.

– Паспортные данные ничего не говорят о внутреннем мире человека.

– Ничего не говорят, пока не откроешь дверь в свою душу. Но перед малознакомыми такого не делают.

Аннетт поняла его ответ по-своему. В ней не было обиды, нет, просто понимала, что необходимо время. Чуть больше времени, чем пара дней дороги и широкий жест защиты. О болезненном прошлом редко говорят, еще реже о нем отвечают. А в зеленых глазах Роберта читалось слишком много.

– Устала?

– Не совсем, но почти.

– Такой истинно женский ответ. – Роберт широко улыбнулся. – Ничего, городская линия Тальвиля уже видна, осталось немного.

Никто не обращал внимания на новые лица, никому ни до чего не было дела. Роберту не нравился шум и безразличная толпа, поэтому он свернул в небольшой проулок. Там было тише. Балконы находились настолько близко друг к другу, что можно было перебраться с одного на другой без особых усилий. Роберт не понимал, зачем строить такие кварталы. Но ответ был очевиден: экономно. В домах-кубиках помещалось много людей. Коммунальные квартиры, отдельные апартаменты – неважно, чем ближе дома друг к другу, тем больше их можно построить. Бесчисленное количество серых, безликих зданий, которые через пару десятков лет покроются грибком и мхом. По фасаду пойдут первые трещины, в которых можно будет увидеть тонкие ручейки после дождя. В подъездах облезет праздничная краска, уступив место повседневности. Шершавые ступени по-прежнему будут принимать своих хозяев, а треснувшие перила оставлять занозы в коже непредусмотрительных людей. Но в этих коробках будет жизнь. Ей неважно, сколько у нее этажей и пролетов, как много квадратов и дверей. Роберт в душе мечтал об этом совершенно обывательском существовании. Но что-то внутри противилось, говорило, что оно погубит его, сделает такой же серой массой, как на соседней улице. Но разве это не счастье: иметь теплую постель и спокойствие?

Сквозь вязкий, тревожный сон пробивался чей-то знакомый голос. Он, словно маленький светлячок, рассеивал непроглядную тьму воспоминаний Аннетт, говорил, что все в прошлом, а сейчас пора покинуть страшное время серости и холода. Все забывается, становится потертым, тусклым, нужно только подождать. Но у каждого на то свое время, не обозначенное минутами или днями, без расписания, без надежды на то, что въевшиеся чернила уйдут, оставив после себя чистый лист пожелтевшей бумаги.

– Приходи в себя, я жду на кухне.

Коул покачал головой. В его глазах читалось сочувствие и понимание. Это не нужно было озвучивать. Многое понятно без слов, если умеешь читать чужие эмоции.

– Тебе явно снились кошмары.

Он встал, еще раз мягко сжал ее тонкую руку и вышел: тесто не любит долго ждать, а на кухне и без него хватало работы.

С самого утра пекарню наполнило тепло печи. Пахло свежей выпечкой: бородинскими сухариками с тмином, яблочными пирогами с корицей и чем-то приторно-сладким.

Аннетт привела себя в порядок, спустилась и застыла, завороженно наблюдая за тем, как Коул распределял готовые блюда на стеллажи и бережно накрывал марлей, чтобы не обветривались. Легкие, выверенные движения. Для него все это было обыденностью, но тем не менее было видно, как Коул бережно и трепетно относился к своему делу. Он любил выпечку.

Атмосфера спокойствия и уюта смешивалась с внутренними эмоциями: Ани переживала. Перед глазами все еще стояла кровь Роберта. Как сказал Коул, это из-за расщепления реальностей: временные физические последствия… которые пройдут, как только Роб побудет здесь пару дней, а пока Коул накладывал повязки с лечебной мазью. Магия? Аннетт не знала, но это и неважно, лишь бы помогало. Тонкие раны затянулись, но все еще приносили боль. Сердце сжималось от мысли, что она никак не может ему помочь, взять хоть часть на себя…

Поначалу смена действительности многим давалась нелегко. Хранители тепла – просто люди, которым дали временную, замедленную жизнь, чтобы они могли оберегать судьбы других и в то же время питать пекарню человеческим неравнодушием. Она существовала только благодаря этим эмоциям. Она – место, которое меняет судьбы. И, как знать, что было бы, если Роберт и Аннетт не увидели бы объявление о работе здесь.

Отчетливо вспомнились страшные времена, запах сигарет и старой краски. Ощущение, что выхода нет, что все зря. Только недавно, спустя пару месяцев, все стало отступать. Прошлое сереет, выцветает, но не забывается. Но Аннетт была благодарна и за это. Так легче.

– Проснулась? Не стой, поешь, – Коул лишь сейчас заметил ее присутствие, улыбнулся. – Не жди никого. В этой реальности Молли не работает в пекарне. А Роберт еще слаб.

Он указал на небольшой обеденный стол, где ее ждал хлеб с джемом, скорее всего, вишневым, чашка черного чая и немного овсяной каши. Светлой, липкой, явно сделанной на воде. Не сказать, что Аннетт ее не любила, но есть могла разве что с тостами.