Москвич лихо развернулся перед Метрополем и, скрипнув тормозами, остановился прямо у входа в ресторан. Виталик вышел из машины, обошёл спереди и открыл пассажирскую дверь. Из машины тут же выпорхнула Марина. Взяв её за руку, Виталик повёл её по ступенькам ресторана навстречу полковнику-швейцару. Тот расцвёл улыбкой, щёлкнул задвижкой и открыл дверь, услужливо преклонив голову:

– Виталий Андреевич, сколько зим… Проходите, пожалуйста… Эй, а вы куда прёте? Сказано спецмероприятие, а они всё равно прут. Вот ведь публика. А ну – отвали от двери…

Войдя в зал, Виталик остановился и осмотрел территорию. Навстречу ему, встав из-за столика администратора и надев на себя улыбку, начал выдвигаться метрдотель:

– Виталик, ты куда пропал? Я тебя не видел тыщу лет. Как ребята? Представь меня своей даме, – склонившись перед Мариной, он представился первым:

– Арнольд! Метрдотель этого заведения!

– Марина!.. – не найдя продолжения, она улыбнулась своему новому знакомому и сказала игриво, повернувшись к Виталику: – А остальное можете выяснить у Виталия Андреевича, – на что тот отреагировал без промедления:

– Госпожа Марина – добрая фея моей души и избранница измученного сердца. Арнольд, ну хватит уже. Веди нас к столику.

Они расположились за столиком и начали праздновать встречу после долгой разлуки.

Марина вернулась поздно. Парадная на набережной была закрыта. Чтобы попасть домой, ей пришлось объехать дом по Мраморному переулку, повернуть на Миллионную и там у ворот дома номер 11 пятнадцать минут уговаривать дворника впустить её во двор. Дворник, подлец, хапуга и мерзавец, утверждал, что Марину не знает. Никогда раньше не видел и сестру её Ларису тоже никогда в жизни не видел. Мелких денег у Виталия не осталось, а платить дворнику пятьсот рублей за то, чтобы тот открыл ворота, было бы неправильным действием во всех отношениях. Во-первых, заплатив дворнику его месячную зарплату только за это, вы его непредумышленно развращаете. Он не сможет потом целый месяц мести мусор во дворах. Он будет противиться любой физической работе. Запьёт и, в конце концов, общество потеряет своего достойного члена. Во-вторых, Виталику эти деньги достались не просто так. Для того чтобы их заработать он не только забил решающий гол югам в финале турнира. Он удачно инвестировал накопленные за год валютные командировочные и призовые в разнообразную контрабанду. С риском реализовал её. А сейчас тратил заработанное по своему усмотрению. Не он один так делал. Многие спортсмены, в том числе и выдающиеся, отличались оборотистостью вне спортивных залов и площадок. А десять рублей всё таки нашлись на дне Марининой сумочки и «сим-сим» открылся. Они попрощались и договорились встретиться завтра.

Поглощённая своими чувствами, Марина ни на минуту не забывала о своём первенце. Ребёнок в шесть лет уже понимал многое, а ей не хотелось бы, чтобы он понял, что означают её встречи с «дядей Виталиком». Днём Володя был в детском саду. Потом его забирала Лариска, и племянник её развлекал до позднего вечера. Пятница вносила коррективы. Из детского сада Володю забирала другая его тётка – Анна. Вдвоём они ехали на канал Грибоедова, где её ждала бутылочка водки, а его – творческий вечер в компании соседей по коммунальной квартире. В одной из комнат проживала еврейская семья ленинградских интеллигентов. Борис Иосифович Иоффе преподавал в ЛЭИСе на кафедре микроэлектроники и увлекался бабочками. Его жена София Борисовна работала врачом в детской поликлинике и обожала дамские романы. Посередине комнаты стоял рояль!.. Bechstein! От этого комната теряла метры, но взамен приобретала особый дух. Оказавшись в комнате в первый раз, вы сразу начинали подозревать её жителей в сочинении собственной музыки или, на худой конец, профессиональном исполнении Брамса или Прокофьева. По стенам были развешаны старые семейные фотографии. Два пейзажа Ю. Клевера висели на противоположных стенах комнаты, насыщая светом и оживляя общий колорит жилья. В правом дальнем углу на невысоком комоде стояла менора, прикидываясь обыкновенным подсвечником. Слева и справа от неё в коробочках под стеклом прятались разнообразные бабочки, составляя небольшую коллекцию. Гордостью коллекции был Дальневосточный махаон, которого Борис Иосифович ласково называл Фима. На рояле Брамса не исполняли. Сын Ильюша обожал Дюка Эллингтона и Глена Миллера. Поэтому каждую свободную минуту «радовал» родственников и соседей отнють не классикой, но громким джазом. Играл шестнадцатилетний Ильюша потрясающе! И пел…, чем покорил Володю и сделал для него выходные у Аларчина моста настоящим праздником. Ильюша привил ему вкус к хорошей музыке, поначалу создав в детской голове недоразумение. Почему-то музыка, которая им обоим нравилась больше всего, папе, наоборот, не нравилась вообще. Он говорил, что такую музыку слушают стиляги, а стиляги плохие, потому что они паразиты! Над «Голубкой», которая нравилась маме, Ильюша смеялся и говорил, что это хоровая песня бабушек жилищной конторы номер восемь. А папина любимая песня «Раскинулось море широко» была отправлена им в конец девятнадцатого века и там похоронена. Вдвоём они исполняли супер шлягер «Истамбул – Констанстинополь», кривляясь и подёргиваясь в такт музыке, «Колыбельную птичьего острова». Ильюша пытался петь непонятные слова голосом Эллы Фицджеральд, из которых Володя хорошо запомнил только «Лалабай оф бёрдлэнд вот из ай…» и ещё много классных песен, названия которых уже подзабылись. Родители Ильи не одобряли его музыкального пристрастия и по очереди повторяли:

– Не стоило тратить восемь лет жизни, для того, чтобы теперь «мучать» такой прекрасный инструмент. Посмотри – он даже звучать отказывается от такого безобразия, которое ты на нём устраиваешь. Ещё и молодого человека учишь своей стилячей иностранщине. Придут его родители и сдадут тебя в милицию, как за мелкое хулиганство. Софа, позвони в комиссионку. Пусть они таки увезут его отсюда, а он будет играть на сковородках своё тра-ля-ля и бум-бу-бум! А я на свободное место своего брата Моню пожить приглашу! Всё – я молчу! – Чудесные это были люди.

Утром в субботу Аня чувствовала себя плохо, потому что запаса в квартире не держала. А с вечера «прикончила» всё что было. Надо было идти на улицу и чего-нибудь купить. Да хоть пива, чтобы жить дальше. Совершенно неожиданно она обнаружила, что в комнате не одна. Свернувшись калачиком на маленькой оттоманке мирно спал её племянник.

«Интересно, он сам приехал или это я его из садика забрала? Проснётся – надо будет у него спросить. Когда я напиться-то успела? Ох, как мне плохо. Пойду борща подогрею, если жиды всё сожрать не успели» – беззлобный бытовой антисемитизм созрел в ней давно на почве пьянства и порождаемого им злобой на всё, что в мире существует благополучно, процветает и создаёт, а потом пользуется плодами созданного. В её коммунальной квартире проживали две вполне приличные еврейские семьи. Об одной вы уже знаете, а вторая состояла из бездетной пожилой пары. Точнее, дети были, но они давно выросли. Состоялись и разъехались в разные стороны. Оба, Аркадий Львович и Циля Марковна, были пенсионерами и совершенно безобидными непьющими людьми. Им было непонятно, зачем так много пить, если потом сильно болит голова и не хочется жить? Зачем покупать водку на последние деньги, а потом одалживаться у соседей до зарплаты, чтобы не умереть с голоду? Циля Марковна до пенсии работала учительницей в школе и учила пятиклассников русскому языку. Поэтому была требовательна к людям, не делая отличия – взрослый он человек или ещё ребёнок. Пьющего человека Циля Марковна ассоциировала с непослушным двоечником. Точно так же, как она делала это в школе, в разговоре с Анной Михайловной она изображала строгое лицо и говорила требовательно и назидательно: