интервью? — четыре часа с лопатой и без головного убора под палящим солнцем вырубят кого угодно.

Зоенька дула на сорванные мозоли и шипела:

— Белозор, ты садист! Я сорвалась из Москвы, ночевала в плацкарте, пила какую-то землистую бурду в вашем дубровицком серпентарии, который ты редакцией зовешь, потом тряслась черт знает сколько на машине, которая еще дедушку Ленина помнит, а потом…

— А потом узнала, что такое керамические пряслицы. И нашла сколько — пять штук?

— Восемь…

— Вот видишь! Восемь! Неоценимый вклад в белорусскую и всесоюзную историческую науку!

— Белозор, ты невыносим! Я буду жаловаться! — простонала она из позы эмбриона перемещаясь в положение полусидя и подтаскивая к себе свою легкомысленную сумочку.

— Куда? В Спортлото? — усмехнулся я, усаживаясь тут же, на землю.

— В Гаагу! — она покопалась в сумке и достала оттуда… Диктофон!

Тоже — маленький, портативный, кассетный. Импортный. Логотип я не рассмотрел, но в целом — он был ни разу не хуже моего неразлучного Sony. Однако, растет над собой товарищ Югова! Неужто и вправду остались силы на интервью? Зоя снова подула на руки, однако блокнот и карандаш достала, но сразу отложила их в сторону:

— Итак, товарищ Белозор! Я имею намерение говорить с вами о «Последних временах», — сказала она, уселась по-турецки и нажала клавишу записи на диктофоне и переходя на более-менее официальный тон.

Я едва не рассмеялся. Классное, всё-таки, название! «Поговорить о последних временах» звучит почти так же круто как «поговорить о Библии», «поговорить о спасении души» или «о саморазвитии и связи со вселенной». Эсхатологичненько!

— Говорите, нет проблем! Восемь пряслиц — это не шутки, это ты хорошо поработала. Можно сказать — ударно. Что такое одно дурацкое интервью по сравнению с трудовым подвигом во благо исторической науки? А, только один вопрос: вы на кого работаете? — я как-то упустил этот момент из виду.

Вдруг она в «Правду» подалась? А для «Правды» я пальцем о палец не ударю, не говоря уже об эксклюзиве.

— На «Комсомолку». И на «Литературную газету», — призналась она. — Я еще не знаю, куда материал пойдет.

— Тогда нормально. Спрашивай! — милостиво махнул рукой я. — Вступление пропустим, напишешь там что-нибудь сама, ага?

— Ага! Первый вопрос, который волнует и меня, и всех ваших читатаелей: книга написана? И сразу второй: будет ли продолжение?

— Книга написана, сейчас она на столе у бета-ридера… То есть — у первого читателя, — я ткнул пальцем в небо.

Югова сделала страшные глаза, а я многозначительно кивнул, а потом продолжил:

— Да, в общем, десять авторских листов, первая чвсть про приключения военкора Дубровского и полковника Бирилова в черновом варианте готова.

— Первая? То есть планируются еще несколько?

— Я планирую охватить период в двадцать пять — тридцать лет длиной. С девяносто пятого по две тысячи двадцатый, или — двадцать пятый год. Будет эпично! Сколько это получится книг… Сложно сказать. Очевидно, что в двадцать пятом году совсем взрослым героям будет уже тяжеловато вести борьбу с мировым злом на поле боя, возможно — изменится жанр, из авантюрно-приключенческого романа это станет политический детектив… Не знаю, посмотрим.

— Наши победят? Все останутся живы? Я как читатель интересуюсь, мне, например, Бирилов очень по душе, такой… Правильный мужчина! Дубровский тоже, но он — шут и паяц, а я шутов не очень люблю.

— Все умрут, — сказал я. — И шуты, и настоящие герои. Разве что я до этого не допишу. А что наши победят — так это как пить дать. Наши всегда в итоге побеждают. Кстати, а наши — это кто?

— Вы про книгу спрашиваете? — сделала круглые глаза Югова.

— Про книгу, про книгу… Благо, сейчас вроде таких проблем нет. Наши — тут, чужие — там… Так в книге кто для вас — «наши»?

— Ну, Бирилов, Дубровский, ЧВК «Спартак», Ростех наверное… Ополченцы еще… Ну, те кто за восстановление Союза и против интервентов…

Я едва не принялся злорадно потирать руки: вот, вот оно! Комсомолка, спортсменка, журналистка, золотая девочка, уборщица мусора и звезда археологических раскопок Зоя Югова в числе «наших» называет наемников, частную корпорацию и всяких других-прочих. В ополчение-то я там кое-кого позаписывал не глядя на социальное происхождение: от люмпен-пролетариев до судовладельцев, фермеров, хозяев мастерских и прочих мелких лавочников. Вот оно — воздействие на массовое сознание! «Наши» — это гораздо шире чем коммунисты, пролетарии всех страни и идейные камрады-революционеры. Наши — это… Наши!

— Так, товарищ Белозор, это я у вас интервью беру! — возмутилась Югова. — Вернемся к вопросам. Говорят, вы написали книгу за месяц, и при этом вели еще журналистское расследование. Как вам удается быть таким работоспособным, как вы всё успеваете?

— Я не успеваю, — отмахнулся я. — Следующий вопрос.

— Вашу книгу сложно назвать научной фантастикой…

— Я не ученый, а потому и не претендую ни на что научное.

— Как бы вы назвали тот жанр, в котором пишете? Это футурологический художественный прогноз?

— Это литературный импрессионизм, — сказал я. — Если вам угодно — альтернативная история будущего. Фантастическое допущение в стиле «что бы было если бы Петр Миронович Машеров погиб, Григория Романова — оклеветали, а к власти пришли совсем другие люди».

— Как — погиб? — удивилась Югова. — Почему это Машеров должен был погибнуть? И как? Он же — первое лицо в БССР, как…

— Да вот так вот. Одним октябрьским днем 1980 года первый секретарь ЦК КПБ, двигаясь по трассе от Минска на Жодино на служебной машине не смог избежать столкновения с грузовиком, полным картошки, и от полученных травм скончался на месте… — мрачно проговорил я.

— А ничего поумнее ты придумать не мог? — скорчила рожицу Югова. — Белорусский лидер погиб от картошки! Это издевательство какое-то!

— Ты думаешь? — мы снова перешли на неофициальный тон. — А как тебе такое: Григорий Романов по факту стал политическим трупом после того, как пошли слухи о том, что на свадьбе его дочери использовали фарфоровые сервизы династии Романовых из Эрмитажа!

— Господи, и как это в твою башку пришло вообще? Это же абсурд! Два самых прогрессивных, самых авторитетных человека в партии, оба — вероятные преемники на посту Генсека, а тут — картошка, сервизы… — Зоя снова поморщилась. — Я про это писать не буду, бред самый настоящий. Хорошо, что в книгу не вставил. Даже если бы той ужасной авиакатастрофы не случилось, кто, как не Петр Миронович и Григорий Васильевич…

— Товарищ Югова, а вы слыхали что-нибудь про Ипатовский метод?

— Что-то про Ставропольский край, сельское хозяйство… Писали, но я не читала… А причем здесь это? Белозор, мы о книге или о чем?

— О книге, о книге… Говорю же — литературный импрессионизм, альтернативная история, фантдопущение. Книга написана по мотивам реальной жизни, и не более того. Проводить параллели, искать прототипы и прообразы — гиблое дело!

— Еще скажи, что Дубровский — это не ты! — наморщила носик Югова.

— Конечно — не я! Он блондин, интеллигент, стрелок от Бога, и переводчиком военным я не служил. Белозор водителем при штабе катался.

— Да, да, и твой Лисовский, глава Ростеха, это никакой не Волков! — скептически покивала Югова. — Любовь к благоустройству, провинциальное происхождение, руководство крупным предприятием в советское время…

— По мотивам, говорю же — по мотивам! Не настолько мы близки с Василием Николаевичем, чтобы я, значит, разбирался в том, что он любит кушать, какие женщины ему нравятся и какую мебель он предпочитает… Всё — по мотивам, всё -домыслы и авторская фантазия. Может быть впечатления от реально существующих людей и послужили вдохновением для созданрия тех или иных персонажей, но — не более того…

В общем, мы беседовали в таком стиле: обо всем и ни о чем еще минут пятнадцать, и я даже в некоторой степени жалел Югову. Почему? Потому что ей это все еще предстояло снять с диктофона и превратить в удобоваримый текст. А такие пространные интервью, длиной записи в тридцать, сорок минут или час приводить общему знаменателю — это сущая пытка! Так или иначе — я постарался забросить несколько провокационных идей, которые должны были покушать и наши, советские граждане и литераторы, и те забугорные товарищи-партнеры-противники, кто внимательно читает советскую прессу.

В принципе, им и упоминания ARPANET, Джона Постела и стандартизацию протоколов передачи данных в «Последних временах» должно было хватить, но — машу каслом не испортишь, как сказал бы старый Гумар! Хотя, смотря какая Маша, и какое касло, конечно…

Последний вопрос от Юговой, правда, несколько выбил меня из колеи:

— Герман Викторович, — она смотрела на меня испытующе. — Вы так уверенно говорите о своей книге, как будто знаете, что она обречена на успех. Вы что, никогда не сомневались, что пишите… Э-э-э-э…

— Говно? —