— Внутри кто-то остался? — спросил командир, наигравшись в гляделки.

— Нет, — ответил я.

— Уверен?

— Абсолютно.

Командир поднял руку и щелкнул пальцами. Двое солдат взобрались на транспортер, один прыгнул в люк. Секунду спустя он вернулся с нашими трофейными автоматами. Командир щелкнул пальцами еще два раза, и в люк, одна за другой, полетели две «лимонки». В двух шагах от меня будто шарахнули кувалдой по исполинскому медному тазу. Бронетранспортер плюнул огнем и затих.

Я чудом умудрился не вздрогнуть, внутри все не то заледенело, не то запылало. Нечаянно пробудившийся жалкий кусочек дара установил связь между мной и этим бронированным молодцом. За миг до взрыва я будто ощутил немой вопрос. Словно последний взгляд собаки перед смертельной инъекцией: «Неужели ты правда?..»

И все оборвалось.

— Ты крут, — заметил командир. — Зверски крут. Но, пока я жив, тебе здесь ловить нечего.

Он двинулся в обход транспортера, и нас троих повели следом. Мы остановились, глядя на мертвые ноги и мертвую задницу в перекрестье лучей подствольных фонариков.

— Педро! — послышался крик.

Расталкивая солдат, к трупу подбежала девушка в светло-голубом платье. Волосы цвета платины, она поневоле приковала взгляды нас троих. Ни я, ни Вероника с Джеронимо явно никогда не видели вживую ни блондинок, ни рыжих. Нас всегда окружали черноволосые испанцы, к коим мы с гордостью причисляли и себя.

— Педро, милый Педро, да как же это? — рыдала девушка. Ее ладонь легла на поясницу несчастного и тут же отдернулась. Девушка понюхала пальцы. И в этот самый миг откуда-то из-под транспортера отчетливо донеслось:

— «Как будто свет звезды далекой, пробившийся сквозь полог туч…» — А затем грохот и сдавленное: «Бль…»

Я встретился взглядом с этим белокурым созданием, и мой эмоциональный двойник затрепетал. Я ощутил его жажду и голод, увидел мысленным взором тысячи нитей, потянув за которые, мог добыть неимоверное количество еды, и выбрал одну. Широко улыбнувшись, чтобы вызвать к себе безотчетное доверие, я сказал:

— Знаете, леди, если парень уходит в одиночестве сочинять стихи, это значит, что его френдзонят или игнорят. Вы можете бесконечно проклинать нас, но мы лишь отключили ИВЛ. Смертельный удар — ваш.

И когда она побледнела, раскрыла рот в беззвучном крике, повалилась на оскверненное тело своего воздыхателя; когда мой обожравшийся двойник со стоном побежал в эмоциональный туалет; когда солдаты спонтанным хором крикнули: «Да!», а потом по приказу прослезившегося командира дали залп из сотни автоматов в честь погибшего поэта; когда Джеронимо посмотрел на меня, как старушка на закровоточившую икону, а Вероника — как на эсэсовца, принесшего в еврейский детский садик мешок с конфетами — вот именно тогда я почувствовал себя самым несчастным человеком в мире.

Камера, в которую нас бросили, оказалась поприличнее апартаментов Альтомирано. Нары пошире, вместо дыры в полу — настоящий унитаз. А главное, свет в коридорчике горел постоянно. Пока что — пять звезд. Может, когда-нибудь в спокойной обстановке я составлю путеводитель по тюрьмам, в которых мне довелось побывать.

Как только решетка закрылась, конвоиры удалились, оставив одного, чтобы снял наручники. Он освободил Джеронимо, и тот сказал: «Viva la libertad!», на что получил загадочный ответ: «Viva la resistance!» Я пережил избавление от наручников молча. Веронике пришлось повернуться к решетке спиной, и конвоир, молодой парень с придурочным выражением лица, подозрительно долго возился.

— Ты там кроме комбинезона хоть что-нибудь чувствуешь? — холодно спросила Вероника.

Я подошел к решетке и увидел, чем на самом деле занимается солдат. Он самозабвенно мял комбинезон Вероники пониже спины.

— Не-а, — оскалившись, признался он. — Тут в фантазии все дело.

— А без меня пофантазировать никак?

— Не-а. Тогда мне руки занять нечем будет.

— Тебе рассказать, чем можно занять руки во время фантазий?

— Не-а. Я знаю, о чем ты. За такое командир в морду бьет и портянки с трусами на всю роту стирать заставляет.

— Вовсе необязательно фантазировать во время строевой подготовки. За закрытой дверью сработает не хуже.

— Серьезно? — призадумался солдат.

— Эй, — окликнул его я. — Может, снимешь уже наручники и отвалишь?

— А че? — повернулся он ко мне. — Это твоя девчонка, что ли?

Мысленно прикинув, каких травм мне будет стоить эта выходка, я ответил:

— Да, моя. Сними наручники и отвали.

Солдат замер, глядя на меня в глубокой задумчивости.

— Я уважаю тебя…

— Можешь уважать, не тиская задницу моей девчонки.

Нехотя он убрал от Вероники руки и освободил ее от наручников. Мы проводили его поникшую фигуру взглядами.

— И что, благодарности ждешь? — спросила Вероника, когда где-то далеко стукнула дверь.

— Если ты меня не побьешь — удовлетворюсь этим.

Я пытался вспомнить, когда, с какого момента лицо Вероники приняло это безразличное выражение. Она ведь не из тех, кто с легкостью выпускает наружу внутренние бури. Значит, если по ней даже невооруженным глазом заметно неладное, проблемы очень серьезные.

Вероника отвернулась, легла на нары лицом к стене, да так и замерла. Джеронимо наградил сестру недобрым взглядом.

— Что, секса сегодня не будет? — проскрипел он, но не дождался никакой реакции. Тогда, озлившись еще сильнее, добавил: — Да тебе просто завидно, что теперь у Николаса появились друзья-солдаты!

Снова никакой реакции. Я толкнул Джеронимо в плечо.

— Хватит! Да что с тобой такое?

Джеронимо посмотрел на меня.

— Она прекрасно знала, что если меня разбудить среди ночи, со мной просыпается демон. Это — темная сторона Джеронимо. Это — злой дух, который будет преследовать пробудившего его до тех пор, пока не заснет. Берегись, Николас. Не вставай на пути лучей моей ненависти.

Я, махнув рукой, присел в уголке, оставив приличное расстояние как до Джеронимо, так и до Вероники. Внезапно оказалось, что я нынче ночью так и не поспал. Глаза начали слипаться, и я даже прилег, но погасить опостылевший мир не удалось.

Джеронимо, отчаявшись добиться от сестры истерики, принялся звать охрану. Он то плакал, то смеялся так, что кровь стыла в жилах. Пинал по решетке, потом повис на ней, распевая во всю глотку «Владимирский централ» и «Журавли летят над нашей зоной». Утомившись висеть, шлепался на пол и, рыдая, умолял вернуть конфискованный смартфон. Из-за всего этого концерта моя полудрема стала робкой и урывочной, переполненной картинками, слишком безумными, чтобы их описывать.