— В нашем супермаркете, в самом конце есть отдел…

— Там есть корм?

— Да. Зачем ты согласился?

— Поливать цветы? Да мне несложно.

— Но я могла бы сама.

— Она сказала, что ты их погубишь.

— Лучше пусть их…

Мы теперь стояли очень близко друг к другу. То ли я, пока говорил, сделал несколько шагов вперед, то ли Ева подошла ко мне. Мне также было непонятно, почему мы с ней разговариваем так, будто делали это изо дня в день на протяжении всей жизни, как-то очень по-свойски, очень запросто. Но теперь, когда мы стояли так близко и ее запах, не разбавленный пространством комнаты, кружил вокруг меня, свивался в тугое кольцо, туманил голову, мне хотелось поцеловать ее.

Ну разочек. Просто попробовать на вкус сахарную щечку. Без всяких глупостей. Только для того, чтобы вдохнуть поглубже, чтобы этот запах остался внутри на целый день, а еще лучше — насовсем. И еще я чувствовал, что она позволит. Что это так просто и естественно. Что она тоже этого хочет. Что это все как-то было бы логично и оправдано неизвестно чем, какой-нибудь мистикой или астрологией. Я сделал полшага вперед, и она поднырнула как-то сбоку и оказалась позади меня.

— Не приходи, — сказала она, глядя в пол. — Не нужно. Нельзя.

Я не знаю, что за смысл был в этих словах, но звучали они как приглашение или как признание.

— Не могу, — сказал я, — я обещал. Как же я ее обману?

— Ты о ком? — спросила она.

— О твоей матушке.

— А… Я думала… Но ты все равно не приходи, ты ведь все знаешь уже, да? Нельзя, я бы не хотела…

— Чего?

— Ну… такой ценой, что ли… понимаешь?

— Нет.

И вот тут я ее не обманывал. Я ничего не понимал. То есть — вообще. Я чувствовал, что творится какая-то мистика или глупость — как угодно, но понять не мог вообще ничего. Мне требовалось время все обдумать. Эта картина и бумаги на столе. Мне нужно было побыть одному. Я шагнул к двери, но она быстро обогнала меня и, приложив палец к губам, жестом приказала остановиться. Открыла дверь, выглянула, вышла, посмотрела наверх, вниз и шепотом сказала мне:

— Иди, можно.

Проходя мимо нее, я предупредил:

— Послезавтра снова приду.

Сжал в кулаке ключи, к которым она потянулась, и пошел вниз.

Она тут же исчезла за дверью, закрыв ее за собой бесшумно.

Дома я сварил себе двойной эспрессо, сел напротив кухонного окна и закурил. Все, что я сегодня увидел, убеждало меня, что именно Ева — владелица дневника. И астрологические расчеты, и картина. Да и дневник появился вместе с ней не случайно, она его и подбросила. И письмо, наверно, тоже. Выходило, что она автор, а я — тот, за кем она гналась сквозь время. Но мне так не хотелось этого, что я готов был закрыть глаза на очевидное.

Я взял со стола мобильник и набрал номер Киры:

— Старик, у тебя есть какое-нибудь средство, помогающее избавиться от очевидного?

У Киры средство было. И сам он обещал заехать на днях. Вместе со средством. Мне не хотелось, чтобы это была Ева…

Я не хотел, чтобы за мной гнались через время. Через смерть. Что-то в этом было противоестественное. Да и зачем ей гнаться? Я же и не думал бежать… Я бы даже поехал с ней в теплые края…

Но у Евы на мольберте стоял мой портрет. И знаете, какие глаза у меня там были? Будто передо мной сама смерть — а мне не страшно…

Работалось мне теперь — как никогда. Может быть, потому, что диссертация перестала быть чем-то главным. Я стал относиться к ней как к обычно работе, которую нужно сделать быстро. Любезная моя Анастасия Павловна уже позвонила и осчастливила меня сообщением, что предзащита пройдет в конце июня, так что в середине мая нам не мешало бы встретиться, посмотреть материал и обсудить все детали.

Я садился утром за компьютер и набирал текст так скоро, будто перепечатывал его с черновиков. Может, и были они, эти черновики. В моей голове.

Сложились в общую картинку за месяцы моего бессловесного сидения напротив монитора. Может, и небесполезно оно было. Мне теперь все равно. Судя по дневнику, я не должен был дожить до собственной защиты, потому что через два месяца мне грозила катастрофа, сопоставимая с… Да что там миндальничать — смерть меня ожидала за поворотом, только я не знал — за каким.

Разумеется, остатки здравомыслия меня не покинули полностью, и временами я говорил сам себе, что все это бред и куча совпадений. Но сны, с которыми я ничего не мог поделать, разрушали мои надежды каждую ночь. Что-то такое в них было темное и пугающее, но настолько подлинное, что пробуждение и бодрствование, а также пребывание в здравом уме не шли с ними ни в какое сравнение.

Предупрежден — значит, вооружен. Какая глупость! С одной стороны — что мне делать? Куда бежать? А с другой — она ведь тоже знала все наперед и проигрывала из одной жизни в другую. Но, может быть, теперь она победила? Если она Ева… А если нет… И мне слышалось вкрадчивое мурлыкание Инги: «хочу в тепло». А что, если она?

Их ведь действительно — две. С одной я кручу роман, а в другую влюблен как школьник. Вот и высказался. Вот и расставил все точки над «и». Только что это меняет?

Однажды утром я встал и сказала себе. Хорошо. Я верю. Верю всему, что там написано. Верю в неизбежность того, что все снова повторится. Значит, я в опасности. Посидел несколько минут, закрыв глаза, чтобы по-настоящему прочувствовать эту опасность. Но так и не смог представить, кто и каким образом может меня убить в реальной жизни. Неужто я сам?

Но если я поверил в написанное, нужно было принять хоть какие-то меры.

Хоть какие-то. Я не знал с чего начать, а потому в последнее время бродил по просторам Интернета, собирая информацию о Карском и читая его стихи. Поэтому все, что касается диссертации, я делал рано утром, часа за два, а потом почти целый день тратил на свои изыскания.

Но то, что мне удалось найти, были сущие крупицы. Писали, что Карский был человеком уравновешенным, и его самоубийство, особенно в публичном месте, на глазах у изумленной толпы, — поступок совсем не соответствующий его характеру. А уж вторая смерть — поклонницы или любовницы поэта — и вовсе делает этот поступок безответственным и возмутительным. Дальше шли примеры из истории, поминали непременно Надежду Львову, застрелившуюся из-за Брюсова, смерть которой наделала почти столько же шуму в обществе, сколько и кончина Карского вместе с неизвестной дамой.

Интернет мало чем мог мне помочь. Слишком незаметной фигурой был Карский. Хоть и оставил некоторый след в Википедии, но никаких подробностей жизни, никаких упоминаний в переписке известных людей того времени.

Библиотека, где я мог бы убить время в архивах, находилась на другом конце города, а апрель уже захлебывался грязью тающего снега, поэтому никакого желания добираться туда у меня не возникло. Но был у меня один соратник — Мария Степановна — давняя знакомая, работник той самой библиотеки, имеющая доступ к любым архивам и испытывающая почти материнскую любовь ко мне и к теме моей диссертации.