– С глаз долой, – сказала она, стягивая рубашку, – из сердца вон.

Хорошо-то как…

Тепло, но не жарко. Запах нагретого дерева, и угля, и еще травы, хотя травы в доме нет никакой… можно будет пройтись, срезать смородиновых веточек, и еще поискать чабрец или, если повезет, мяту: чай на травах вкуснее.

…Драгоценный пил исключительно китайский, зеленый, который ему доставляли по спецзаказу. И Женьке даже нравился… или нет? До чего она глупое создание, если понять не способна даже такой мелочи, нравится ли ей чай, или же она просто приняла его, как принимала прочие правила?

Не важно.

Сейчас другое утро, принадлежащее исключительно Женьке. И она сварит чертову овсянку на молоке, и бросит солидный кусок масла, а поверху сахаром вредным густо посыплет. И будет сидеть над тарелкой, глядя, как растекаются желтые масляные реки, подтапливая сахарный песок.

А потом съест все.

И чаем запьет, благо Вовка не весь выпил. И батон, им нарезанный толстыми ломтями, остался. И варенье, которое Лариска принесла, тоже.

Вкусно.

После завтрака, облачившись в старые, растянутые на коленях спортивные штаны, приступить к своим непосредственным обязанностям. Тяпку в руки и вперед.

С тяпкой Женька хорошо ладила. И с лопатой, которая так и осталась в сенях. И с секатором, врученным старостой-ведьмой, а то и вправду кладбищенские дорожки поросли густо. Она работала, наслаждаясь и трудом, и тишиной, и самим местом, которое при ближайшем рассмотрении оказалось вовсе не таким уж страшным, как то представлялось Женьке. Звенело комарье, но репеллент спасал. Гудели пчелы…

…Тишина.

И прозвучавший в ней голос заставил Женьку подскочить.

– Девушка, что вы творите! – в этом голосе были возмущение и удивление.

И негодование.

Но все – наносное, притворное, почему-то теперь, после драгоценного, Женька отчетливо чувствовала чужую ложь. И человек лгал. Он стоял на дорожке, скрестив руки на груди, и разглядывал Женьку с брезгливым недоумением. Она, надо полагать, и вправду выглядела непрезентабельно. Помимо штанов, которые успели уже изгваздаться в земле, на ней были старая шляпа Ларискиного батюшки и его же клетчатая рубашка, завязанная на животе узлом. Образ дополняли зеленые резиновые сапоги сорок третьего размера.

– Кто вы вообще такая?

– А вы? – спросила Женька, подвигая секатором шляпу.

Жарко. Полдень, и солнце разошлось. Пить охота, а пот по лицу течет, с грязью смешиваясь.

– Я – Сигизмунд.

Он произнес это с патетикой, с придыханием и замер, ожидая реакции. А когда ее не последовало, поморщился на этакую Женькину неосведомленность.

– Сигизмунд Тарищев, – он приложил руку к груди и поклонился. – Член Союза писателей. Автор «Черного проклятья».

– Женька. Кладбищенский сторож.

Писатель… писателей Женька недолюбливала, пожалуй, еще со школьных времен, потому что не давалась ее пониманию великая классика. Скучна она была. И еще сочинения эти, когда нужно и оригинально, и правильно раскрыть чей-то там образ, а у Женьки никогда не выходило, чтоб одновременно и оригинально, и правильно.

Но гость ее на писателя не походил.

Хотя живьем Женька их еще не встречала и потому решила, что вправе проявить любопытство. В конце концов, мало ли как оно сложится, вдруг и вправду знаменитость.

Высокий, Женьки выше, и все равно шею тянет, голову запрокидывает. Не первой молодости… вон, под глазами морщинки, и шея дряблая, и руки на груди скрещенные. Бабушка учила, что возраст человеческий прежде всего по рукам определяется. Ну и по глазам. А глаза нехорошие. Светлые, но мутноватые, и взгляд внимательный, оценивающий, словно Сигизмунд на рынке, мясо выбирает.

Почему мясо?

Женька не знала. И взгляд не отвела. А что, если он пялится, то и ей можно!

…Рыхловатый от рождения, он сумел справиться с собственным телом и его желаниями. Под льняным пиджаком вырисовывались широкие плечи, и руки выглядели вовсе не слабыми. Одет просто, но вещи дорогие.

Какая у них здесь деревня интересная.

– Женечка, – Сигизмунд явно принял для себя какое-то решение, надо полагать, напрямую Женьки касающееся, и расплылся в медовой улыбке. – Простите великодушно, если напугал вас. Просто понимаете, я привык, что это место безлюдно. А тут, представляете, совершаю обычный свой променад и натыкаюсь на нимфу…

Он вдруг оказался рядом, двигаясь текуче, мягко, и под локоток подхватил.

…Променад? То есть у него в привычке по кладбищу гулять? Не то чтобы подобные привычки Женьку волновали, но… прогулки по кладбищу – это несколько необычно.

– И не понять, что вы делаете, вот я и испугался, – он снял резиновую перчатку с Женькиной руки. – А вы трудитесь… небось, Антонина обязала? Ведьма, чистая ведьма!

– Простите?

– Да нечего прощать. Я правду говорю, и она, поверьте, не обижается. Вы знаете, что это место, это кладбище – особенное? По мне, на кладбищах открывается истинная душа города… моя книга как раз о том… и я собираюсь развивать тему. Здесь как раз ищу нужный материал…

– На кладбище?

– О да, Женечка, на кладбище… тут целая жизнь. Идемте, – и Сигизмунд потянул Женьку за собой. Очевидно, ориентировался он хорошо. – Вот смотрите, этот обелиск поставили юному воителю… ему было всего пятнадцать лет, когда случились крестьянские волнения… сын местного помещика… увы, его война была короткой… а здесь похоронено целое семейство. Ушли при пожаре, к слову, весьма неоднозначном пожаре, потому как в церковной книге он значится Божьей карой. Скорее всего речь идет об ударе молнии… мне не интересна, как вы уже поняли, современная часть. Хотя да, и она уже может считаться историей… все ж таки начало двадцатого века… к слову, вы знали, что последний раз тут хоронили в тысяча девятьсот двадцать девятом году?

– Нет.

Ответ не требовался. Сигизмунд был увлечен рассказом… или хотел казаться увлеченным. Он вел Женьку куда-то за развалины церкви.

Уводил?

– А здесь у нас самая интересная, древняя часть… – он остановился. – Вон там, видите, бурьян подымается особо густо? Там находится родовой склеп князей Тавровских… древний, знатный род. Его историей я и занимаюсь.

Он отпустил Женькину руку.

– И… чем он знаменит? – беседа требовала поддержания, хотя почему-то Женьке больше всего хотелось выпроводить незваного гостя.

– Знаменит? Я бы так не сказал… если и известен, то в узких кругах. Понимаете, Женечка, – Сигизмунд тер руку, точно недавнее прикосновение к Женьке было ему неприятно. – Князь – это не всегда могучий властитель… Тавровским, если и принадлежали обширные угодья, то очень давно. Пожалуй, их история начинается еще в веке этак тринадцатом… но легенды, Женечка, кругом одни легенды, и где искать правду? Кому искать, как не таким оголтелым энтузиастам, как я.