в ушах раздаются звуки труб, и зрители, наконец, могут увидеть то, чего они ждали: король Англии, изумительно одетый, стоит на помосте, возвышенном настолько, чтобы видеть и быть увиденным»9[289].

Такая демонстрация не могла понравиться всем, и король Франции был несколько раздосадован: его прибытие с армией 16 сентября было более скромным, его разместили в королевском дворце, а его воинов — в городе. Ричард со своими людьми расположился за пределами города. Ричард утверждал, что не обиделся. Первые встречи двух королей были отмечены сердечностью: армии Ричарда и Филиппа побратались, и оба короля открыто демонстрировали свою дружбу, взаимную привязанность, что являлось хорошим предзнаменованием для их предприятия10[290].

Однако события приведут к конфликту между ними. Два короля вынуждены были задержаться на острове дольше, чем этого хотелось бы Филиппу: на следующий день после прибытия Ричарда король Франции изъявил желание немедленно отправиться в дорогу, на Святую землю, но встречный ветер вынудил его вернуться в порт. Обе армии находились рядом, испытывая время от времени некоторые трения.

Эти трения возникли очень быстро на основе волнений, вызванных несколько шумным появлением войска Ричарда. Если верить Амбруазу, коренные местные жители города, греки (которых жители Запада называли грифонами) и мусульмане (которых называли то ломбардцами, то лангобардами) были раздражены триумфальным и несколько надменным появлением этих кораблей. Они освистали людей Ричарда, которые считались предками других нормандцев, которые век тому назад под предводительством Роберта Гвискарда и его брата Рожера завоевали их остров. Результатом этого стали стычки, в частности, между крестоносцами и лангобардами. Несмотря на то что Ричард делал предупреждения и требовал объяснения антипатии населения к крестоносцам, Амбруаз согласился, что прибывшие воины (уже, как мы видели, виновные в бесчинствах в Португалии) ведут себя с местным населением без подобающего почтения и благородства, ожидаемого от «пилигримов», а скорее как солдатня в завоеванной стране. За прибывшими с Запада прочно закрепилась репутация «волокит за женскими юбками», а такое поведение было неприемлемо для жителей города, особенно мусульман, не способных принять веселость нравов, слишком либеральных, когда речь идет женщинах"[291]. Впрочем, торговцы извлекали выгоду из этого внезапного наплыва населения, способствовавшего увеличению спроса, сбыта и повышению цен. Эти три аспекта ясно прослеживаются в сильно преувеличенном рассказе:

«...городские жители, грифоны, мальчуганы, эти люди, произошедшие от сарацинов, оскорбляли наших паломников. Они тыкали своими пальцами нам в глаза, относясь к нам как к „вонючим псам". Каждый день они причиняли нам мучения и убивали паломников, бросая их в отхожие места. Когда оба короля прибыли, грифоны успокоились, но лангобарды продолжали искать ссоры с нами и угрожали нашим пилигримам порвать их палатки и украсть их имущество. Так как они боялись за своих женщин, к которым паломники приставали; но многие из них делали это. чтобы досадить, без реального намерения довести отношения до финала. Лангобарды и буржуазия города испытывали по отношению к нам горькое чувство обиды, потому что их отцы им рассказали, что наши предки завоевали и подчинили их; вот почему они не могли нас любить, они пытались даже морить нас голодом...»12[292]

Эти беспорядки имели разные причины. Для некоторых хронистов это была новая возможность подчеркнуть моральное превосходство Ричарда над королем Франции, который предпочитал не знать об этих трениях, в то время как Ричард выступал в роли законодателя и вершил суд на иностранной земле. Он пытался положить конец всем этим взаимным преступлениям, сурово наказывая зачинщиков беспорядков, крестоносцев или сицилийцев, виновников краж и насилия по строгим законам, предусмотренным для преступлений и проступков, совершенных в ходе паломничества. Поступая так, он вызывал страх и уважение жителей. Как говорит Ричард де Девиз, грифоны называли одного короля «львом», а другого — «ягненком»13[293].

Ричард и Танкред

Политика и семейные отношения лишь способствовали усилению трений. Сестра Ричарда Жанна стала невольной причиной этому. Как мы помним, она вышла замуж за короля Сицилии; но он умер, не оставив наследников, что привело к борьбе двух претендентов — Танкреда, незаконнорожденного кузена Вильгельма, и его тети Констанции, жены Генриха Гогенштауфена, который впоследствии стал императором Генрихом VI. Констанция была назначена Вильгельмом наследницей трона Сицилии, королевства богатого, являющегося образцом мультинационального общества и имеющего стратегическую важность14[294]. Однако большая часть сицилийской знати отвергала перспективу короля-немца и присоединились к Танкреду, поддерживаемому баронами Калабрии и Апулии, а также папой Климентом III, который был обеспокоен возможностью захвата власти немецким сувереном на юге Италии, представлявшим угрозу и для него. Этим объединенным силам совсем недавно удалось усмирить восстание нескольких сицилийских баронов, которые перешли на сторону Констанции, поддерживаемой германскими войсками. Крестоносцы прибыли на остров в очень напряженный момент, и эти конфликты временно прекратились.

Танкред, в тот момент взявший верх, держал почти в заключении вдову покойного короля Жанну по причинам чисто материальным — он не хотел отдавать ей вдовью часть, которая переходила ей после смерти мужа, и передавать Ричарду дар Вильгельма, обещанный Генриху II. Грандиозное прибытие флотилии Ричарда имело целью, возможно, смутить Танкреда, который в Палермо освободил Жанну, но с пустыми руками. Она прибыла в Мессину 28 сентября15[295].

Это освобождение могло бы сблизить королей Англии и Франции, однако оно отдалило их еще больше. Во время визита, который оба короля нанесли ей на следующий день в Св. Михаила, Филипп Август, двадцатисемилетний вдовец уже три месяца, был до глубины души поражен красотой Жанны, вдовы в двадцать пять лет. Была ли это любовь с первого взгляда? Часть армии была в этом убеждена, а хронисты единодушно обращают внимание на смену настроения Филиппа — он открыто демонстрировал радость и желание жить. Согласно Рожеру де Ховдену, «у короля Франции было такое довольное лицо, что народ уже решил, что он на ней женится»16[296]. Неизвестно, почему Ричард обиделся на эту зарождающуюся идиллию. По утверждению Режин Перну, он не планировал представить новый брачный союз между английским и французским дворами в то время, когда он хотел разорвать свой с Аэлис17[297]. Однако не было ли это, наоборот, способом сохранить мир, предложить что-то вроде обмена первого союза, уже много раз переносимого, на союз,