Я разрешил Ионе остаться с нами на какое-то время.

Филипп сразу взялся его опекать. В амбаре он сделал юноше постель из сухого камыша, покупал ему разные вкусности и всячески его баловал, но при этом стал использовать как женщину. Впрочем, оба были довольны. Я не препятствовал.

Но в тот вечер, когда мы собрались все вместе у костра, когда лепешки были съедены вместе с маленькой жареной рыбой, Матфей вдруг ни с того ни с сего стал обвинять Филиппа в том, что тот слишком увлекся Ионой; говорил, что это может дурно обернуться для нас, если слух пойдет по городу – дескать, старейшины и раввин могут даже инициировать суд, который неизвестно чем кончится.

Иона в это время ушел в город, посланный мной купить каддим[34] пальмовой сикеры в лавке. Филипп молчал.

– Давайте продадим Иону в римский гарнизон, – пошутил Андрей так глупо, что никто даже не улыбнулся, а Филипп покосился на него с такой злостью, что, казалось, вот-вот вцепится ему в бороду.

Все ждали моего решения.

– Матфей, – сказал я, – давай вообразим, что ты устал скитаться со мной по городам и весям и свил себе, скажем так, гнездо где-нибудь в Иерусалиме, в переулке у Змеиных ворот, где живут скрипторы, лекари, гадалки и халдейские волхвы…

– Нет, Йесус, – возмутился Матфей, – я не оставлю тебя, зачем ты так говоришь?

– И все-таки давай представим это, – продолжал я, – ведь способность к воображению дарит воинам победу, а поэтам – возможность писать поэмы; с помощью воображения Барак[35] победил хананеев с их железными колесницами. Итак, ты, знаток вероучения, нашел постоянное место, стал скриптором, исправно несешь дары Ваалбериту[36], переписываешь торговые бумаги, настоящие и поддельные завещания и книги при Храме. Ты умащиваешь свою лысину елеем, красишь и подстригаешь бороду, и вид твой так богоугоден, что паломники подают тебе монеты. А может быть, ты даже женился…

– Только не это, Йесус, – воскликнул Матфей, его лицо отразило искреннее страдание, и все заулыбались. – Прекрати смеяться надо мной, учитель! Чтоб я поселился с какой-то бессмысленной бабой у Змеиных ворот, где каждое утро находят ограбленного мертвеца?..

– Дослушай меня, Матфей, – нахмурился я. – Итак, ты накопил достаточно денег и решил не сдавать их на хранение в Храм, а держать дома. А дома у тебя есть два сосуда – один целый, у другого выбито дно. В какой из этих сосудов ты положишь свое золото?

Все молчали. Потрескивал костер. Матфей наморщил лоб. Он не торопился отвечать, размышляя.

– В целый сосуд, – наконец ответил он неуверенно.

– Очень хорошо! – обрадовался я. – Ты, наверно, помнишь слова великого раввина Менахема Мендла Таббая о том, что истинный мудрец способен в течение дня превратить несколько капель своего семени в несколько золотых монет?

– Помню, – кивнул Матфей.

– Да, и это значит, Матфей, что золото мы можем приравнять к мужскому семени.

– Можем, – согласился он, – но какое отношение это имеет к неблаговидной связи Филиппа с Ионой?

– А вот какое, – сказал я и строго посмотрел на него. – Все слышали, как ты сделал выбор, положив золото в целый сосуд. Но ты забыл, что другой мудрый раввин, Ниттай из Арбеля, сказал, что женщина – это сосуд без дна. Значит, мужчина – это сосуд с дном. Учитывая все сказанное, ты признался, что готов поместить свое семя в мужчину.

Матфей хотел что-то возразить, даже сделал возмущенный жест рукой, но не смог.

– Что получается, милые мои? Почему раввины говорили так? – продолжал я. – А вот почему: сквозь женщину семя льется в ненасытную вечность, оно уже не принадлежит тебе, оно превращается в неконтролируемый огонь. Женщина продолжает болезнь жизни. Поэтому давайте не будем осуждать Филиппа, может быть, он в чем-то мудрее нас. В конце концов, он уже отведал горечь супружества и может сравнить одно с другим… Но при этом не надо забывать, что есть пословица аравийских кочевников: «Зад юноши прекрасен, но это не врата вечности». В этой пословице сквозит сожаление… Поэтому выбирайте, но помните, что вечность непредсказуема. Вы можете влить в нее море семени, и оно высохнет, оставив на поверхности лишь мертвую соль. А можете бросить туда несколько еле слышных слов и создать цветущую империю, а ваша старость будет скрашена любовью наследников. Так что здесь у всех вас есть выбор.

– А ты можешь вылечить Иону и отправить его домой в Гиппос, к родителям? – спросил Симон и пояснил: – Ведь мы для него скучные и довольно старые люди, и вряд ли он постоянно будет с нами, он уйдет искать новых чувств. А недобрые люди способны сделать с ним что угодно, ведь он такой доверчивый.

– Кто знает, Симон, – ответил я. – Может быть, Иона останется с нами до тех пор, пока Священный Синедрион не начертает в нашем приговоре слово «хенек»[37]. Это слово есть лучшее лекарство и от любви, и от жизни.

Филипп повеселел.

– Спасибо, Йесус, что понимаешь меня, – сказал он. – Я как представлю, что кто-то может обидеть Иону, сразу такая тревога на сердце. Что, если из него обманом сделают раба? Он же умеет только петь и танцевать с бубном. Моя душа разрывается при мысли, что он будет страдать где-нибудь на работе в поле под нещадным солнцем и кнутом. А если он попадет на «Фиолетового осла»?

Да, Филипп тревожился не напрасно. Юноши вроде Ионы не без оснований считают себя совершеннейшими из мужчин, но слабы перед лукавством мира и грубой силой, что, впрочем, вовсе не отменяет их мужественности, ведь даже льва в Иудейской пустыне можно заманить в ловушку.

Я подбросил хвороста в костер и вспомнил, что однажды в порту Тира видел знаменитый коринфский корабль с фиолетовыми парусами и носом, украшенным деревянной мордой осла. Некий предприимчивый человек, по-видимому, вдохновленный эллинской пословицей, гласящей, что бордель – куда более надежное вложение денег, чем корабли, создал плавучий лупанарий, где содержались мальчики и юноши – дети рабов, а также несколько удивительных уродов для утех: женщина с четырьмя сосцами; беззубый и слепой негр-альбинос, достигший Зевесовых высот в ремесле феллатора; старая ливийка с волосатым лицом, которая взглядом и шепотом вводила мужчину в состояние сладкого полусна и совокуплялась с ним до тех пор, пока друзья или родные не уносили его домой. Был на корабле и ученый гермафродит с шестью пальцами на каждой руке, который ублажал мужчин искусственным жезлом из кожи, ведя при этом деле беседу столь изящно, что удовлетворились бы и милетские мудрецы.

Раскрашенную морду осла видели эфебофилы и сладострастники во всех крупных портах от Киренеи до Фракии, доходил корабль грез и до Херсонеса в Понте Эвксинском. Достойные мужи посещали его и платили хорошие деньги ради веселой науки, но оказаться там в шкуре молодого раба было бы несладко. Иначе говоря, по сравнению с тем, что свершалось на этом корабле, мерк даже разврат антиохийских бань.