– Так вы признаете, что это ваших рук дело?

– Конечно же, нет, мистер Рэндалл. Ни в коем случае. Я просто не понимаю, как бы я мог повредить миссис Рэндалл вчера утром…

– Вы забываете, что я видел вас.

– Но… Что я делал?

– Вы подловили миссис Рэндалл в коридоре здания «Мидуэй-Колтон» и пытались задушить ее.

– О боже! Но… вы своими глазами видели это?

– Нет, не совсем. Я был… – Рэндалл замолчал, вдруг поняв, что сейчас ему придется объяснять Хогу, почему он не мог видеть его в одной части здания, поскольку следил за ним в другой.

– Прошу вас, мистер Рэндалл, продолжайте.

Рэндалл нервно встал.

– Все это бесполезно, – огрызнулся он. – Я не знаю, как вы это сделали. И не знаю, сделали ли вы что-нибудь. Вот все, что я знаю: с того самого дня, когда вы впервые появились здесь, с моей женой и со мной самим стали происходить более чем странные вещи – более того, плохие вещи, – а теперь Синтия лежит как мертвая. Она… – Он смолк и закрыл лицо руками.

Через несколько мгновений Рэндалл ощутил мягкое прикосновение к плечу.

– Мистер Рэндалл… прошу вас, мистер Рэндалл. Мне очень жаль, что все так получилось, и я очень хочу вам помочь.

– Я просто не представляю, что кто-то может мне помочь. Если только вам не известен какой-либо способ пробудить мою жену. Вы знаете, как это сделать, мистер Хог?

Хог медленно покачал головой:

– Боюсь, нет. А скажите, что с ней? Я ведь все еще так ничего и не знаю.

– Да и рассказывать почти что нечего. Просто сегодня утром она не проснулась. И у меня такое впечатление, что больше она не проснется никогда.

– А вы уверены, что она… не мертва?

– Нет, она не мертва.

– Вы наверняка вызывали врача. Что он сказал?

– Он велел мне не трогать ее и постоянно наблюдать за ней.

– Это понятно, но какой именно диагноз он поставил?

– Он сказал, это lethargica gravis.

– Lethargica gravis! Он именно так это определил?

– Ну да. А что?

– А он не пытался поставить точного диагноза?

– Так это и был его диагноз – lethargica gravis.

Хог, по-видимому, все еще был озадачен.

– Мистер Рэндалл, видите ли, это не диагноз, это – попросту латинский эквивалент выражения «глубокий сон», которое в сущности ничего не значит. Это все равно что сказать человеку с кожным заболеванием, что у него дерматит, или человеку, у которого болит живот, что у него гастрит. Он делал ей какие-нибудь анализы?

– Э-э-э-э… Не знаю. Я…

– Он брал у нее пробу желудочного сока?

– Нет.

– Просвечивал ее рентгеном?

– Да нет, откуда здесь рентген.

– То есть вы хотите сказать мне, мистер Рэндалл, что врач просто пришел, взглянул на нее и ушел, так ничего и не предприняв, не проведя никакого обследования и не позаботившись проконсультироваться с коллегами? Это ваш семейный врач?

– Нет, – несчастным голосом пробормотал Рэндалл. – Боюсь, что я плохо разбираюсь в докторах. Раньше мы просто никогда не прибегали к их помощи. Кстати, кому, как не вам, судить, хороший это врач или плохой. Это был доктор Потбери.

– Потбери? Вы имеете в виду доктора Потбери, у которого я консультировался? Где же вы его откопали?

– Ну… просто мы не знали никаких врачей, а к нему попали, проверяя ваш рассказ. А что вы имеете против Потбери?

– В принципе ничего. Просто он был не очень вежлив со мной… а может, мне так показалось.

– В таком случае, что он может иметь против вас?

– Не представляю, чтобы он мог что-либо иметь против меня, – озадаченно протянул Хог. – Мы встречались всего лишь раз. Разумеется, не считая проблемы анализа. Хотя зачем ему… – Он беспомощно пожал плечами.

– Вы имеете в виду анализ вещества под вашими ногтями? А я-то думал, вы рассказали это для красного словца.

– Нет.

– В любом случае дело не только в этом. Особенно после всего того, что он о вас наговорил.

– А что такого он обо мне наговорил?

– Он сказал… – Рэндалл замолчал, вдруг осознав, что Потбери ничего такого особенного о Хоге и не говорил. Все дело было в том, что он ничего толком так и не сказал. – В принципе ничего особенного, просто чувствовалось, что вы ему не по душе. Мало того, он ненавидит вас, Хог, – и страшно вас боится.

– Боится? Меня? – Хог недоуменно улыбнулся, как будто сочтя последние слова Рэндалла за шутку.

– Впрямую он так не говорил, но это и так было ясно как божий день.

Хог недоуменно покачал головой.

– Ничего не понимаю. По жизни я больше привык сам бояться людей, чем вызывать страх у них. Погодите-ка… а он сообщил вам результаты анализа, который делал для меня?

– Нет. Кстати, это напоминает мне о самой вашей странной особенности, Хог. – Он на мгновение замолчал, вспоминая совершенно невероятное приключение на тринадцатом этаже.

– Скажите, вы не гипнотизер?

– Боже упаси! А почему вы спрашиваете?

Рэндалл рассказал ему об их первой попытке проследить за ним. За все время рассказа Хог не сказал ни слова, хотя слушал крайне внимательно и с удивлением.

– Вот поэтому я и спросил, – с выражением завершил свой рассказ Рэндалл. – Никакого тебе тринадцатого этажа, никакой фирмы «Детеридж и Ко», вообще ничего! И тем не менее я помню все до мельчайших подробностей так же ясно, как сейчас вижу ваше лицо.

– И это все?

– А по-вашему, этого мало? Впрочем, могу добавить еще кое-что. Может, это и не так уж важно, но вы сможете судить, насколько сильно все это подействовало на меня.

– И что же это?

– Минуточку.

Рэндалл встал и отправился в спальню. На сей раз он уже не так осторожно открыл дверь, хотя и притворил ее за собой. С одной стороны, он нервничал из-за того, что не может постоянно находиться рядом с Синтией, с другой – если быть честным, то даже Хог составлял ему компанию и хоть немного снимал напряжение. Для себя же он объяснял свое поведение тем, что пытается докопаться до истинных причин постигших их бед.

Он снова послушал, как бьется ее сердце. Удовлетворенный тем, что она все еще жива, он взбил ей подушку и откинул с лица непокорную прядь волос. Потом нагнулся, нежно поцеловал ее в лоб и поспешно вышел из спальни.

Хог ждал его.

– Ну и?.. – спросил он.

Рэндалл тяжело опустился на стул и подпер голову руками.

– Все по-прежнему.

Хог воздержался от бесполезного ответа. Через некоторое время Рэндалл усталым голосом принялся рассказывать ему о кошмарах, снившихся ему последние две ночи.