Как и в Харькове, в Ростове тоже был театр, где пытались ставить оперы и оперетты. Мне нравилось бывать там. При том что я совершенно не понимал языка, это было лучше, чем немцы-конферансье, рассказывающие безвкусные бородатые анекдоты на развлекательных представлениях для немцев.

В уютном «зольдатенхайме» (буквально: «солдатский дом», место отдыха проезжающих солдат или солдат в увольнении; там было радио, книги, газеты и игры, персонал часто набирался из сотрудников Красного Креста) всем управляли сестры из Красного Креста. Они смогли устроить у себя мирную и безоблачную рождественскую атмосферу, чтобы помочь нам избавиться от тревог и тягостного долгого ожидания. Они мало что могли подарить нам, ведь всего не хватало.

Каждый день устраивалась поверка. Для начала на ней выбирали офицеров из пехотных, саперных и противотанковых частей и приказывали отбыть во вновь сформированные «аларменхайтен» («пожарные части»). Эти части формировались из выздоровевших и прибывших из отпуска. На фронте все было плохо. Русские пробивались к району Ростова. Румынские и итальянские части были разгромлены и бежали. Полевые дивизии люфтваффе показали себя не лучше. Это была одна из идей рейхсмаршала Геринга: из-за недостатка топлива и самолетов и общей ситуации на фронте молодой, годный к бою персонал люфтваффе, в основном наземные части, собирался и отправлялся на фронт. Однако Геринг с самого начала не собирался отдавать армии руководство этими частями. Его части отдавались в армейские части по кускам как пополнение. Он хотел иметь свои собственные дивизии, как Ваффен СС у Гиммлера, чтобы он мог показать армии, как надо воевать.

Эти неопытные войска на фронте показали себя с худшей стороны. Их уровень потерь был кошмарен. Только зенитные расчеты были знакомы со своим оружием, потому что уже имели некоторый опыт в наземных боях и показали себя в борьбе с танками. Они были успешнее, но часто истекали кровью, прикрывая отход своих бесполезных дивизий.

Мне было легко догадаться, что как артиллерист я могу попасть в одну из этих наспех сформированных сбродных частей и быть посланным на самоубийственное задание. При этом, не имея ни одного шанса на успех, останется только проиграть. И потом, вполне возможно, придется отвечать за этот проигрыш.

Мне не хватало чувства уверенности в своих — в моей старой батарее. Возможность того, что оборона Сталинграда падет, никогда не приходила мне в голову. В Ростове ни один из молодых офицеров не мог себе представить исчезновения дивизий, окруженных в «котле». В Сталинграде и вокруг было слишком много закаленных в боях войск. Я думал, что летом я уже не буду на передовой, а, возможно, уже гауптманом женюсь на своей невесте. Но до того мне снова придется «насладиться» войной. Я думал о Бельгии и Франции и о лете в этих странах. Мои мысли крутились вокруг Руфи, которой почти каждый день я писал теплые письма — так часто, насколько хватало здравомыслия.

Теперь я понимал, что нужен в окружении и что на своей батарее я был единственным офицером. Наконец моим просьбам дали ход и выдали пакет курьерской почты для руководства армии в Гумраке.

Так что я получил билет на самолет и мог даже взять с собой Боде, который не хотел оставаться один. Любая разумная оценка ситуации в окружении привела бы к полному прекращению таких полетов, доставлявших в «котел» новые рты. Там уже было достаточно людей, которым приходилось терпеть недостаток еды и патронов.

У штабов высокого уровня не было картины происходящего и ясного представления о настоящем положении дел. Они издавали приказы, пожимали плечами, втыкали цветные булавки, отмечая постепенно ухудшающееся положение на фронте, и передвигали дивизии на бумаге: «сбор в районе XY… передвинуться на линию RQ… ликвидировать русский прорыв у R… оборонять железнодорожную насыпь у HC… ждать дальнейших указаний…» — все было на бумаге и ничего не стоило.

В то время я не знал, что группой армий, включая окруженную 6-ю армию Паулюса, командовал фельдмаршал фон Манштейн. После войны Манштейн в книге «Утерянные победы» изобразил себя великим военным вождем, которым, может быть, он и был, — но он едва упомянул Сталинград. Он старался во всем винить Паулюса, хотя сам он не дал никаких четких указаний, когда Паулюс его просил. Фон Манштейн «предложил», чтобы Паулюс пробивался наружу. Почему тогда он прямо этого не приказал? Гитлер был против прорыва. Он не хотел сдаваться, потому что уже «взял» город в сентябре и получил контроль над Волгой. Паулюс следовал за Гитлером. Он не был особенно смелым человеком. Манштейн, у которого было лучшее представление о ситуации, должен был вмешаться. Фельдмаршалу стоило бы проявить большее мужество, особенно когда речь идет о жизни и смерти его войск.

Жизнь солдат не была самой важной вещью для Гитлера, когда он думал о будущем. За катастрофу в Сталинграде во многом стоило винить Геринга. Он не мог выполнить свое обещание перебрасывать по воздуху столько припасов, сколько было нужно, — и он это знал еще до того, как обещал. Он деградировал, превратившись в напыщенного пустомелю, накачанного наркотиками.

Забираясь вместе с Боде в транспортный самолет Ю-52 на ростовском аэродроме, я был вынужден протиснуться мимо большого, надежно принайтованного ящика с бумажной наклейкой «Рождественские поздравления командиру крепости Сталинград генерал-оберсту Паулюсу». Я счел надпись безвкусной и неуместной. По мне, крепость — тщательно выстроенная оборонительная позиция с безопасными убежищами и подходящим оборонительным вооружением, а также с достаточным количеством припасов. В Сталинграде ничего этого не было! В целом, Сталинград был бардаком, который стоило как можно быстрее привести в порядок.

Думаю, в ящике была выпивка и закуска для больших чинов… по вполне понятной причине. Теперь, когда войска в окружении голодали, этот широкий жест был не к месту, был непозволителен и даже провоцировал на неповиновение.

Несколько часов прошли в ожидании, приправленным опасливым любопытством. «Юнкерс» летел над заснеженными полями, медленно набирая высоту, потом падал вниз как лифт, повторяя все это снова и снова. Не могу сказать, что моему желудку это нравилось. Я не привык летать самолетом. Слева я видел горящие сараи, дома и густой дым от горящих нефтяных баков. «Тацинская, — сказал летчик. — Аэродром, откуда снабжается Сталинград. Мы его называем Таци. Русские недавно раскатали нас своими проклятыми танками — весь аэродром и все, что вокруг. Но теперь мы его отбили».

Вскоре мы приземлились в Морозовской, на другом аэродроме снабжения. Русские и здесь были близко. Был слышен артиллерийский огонь и лай танковых пушек. На летном поле к бомбардировщикам и истребителям подвешивали бомбы. Я слышал, как кто-то сказал: «Они сейчас быстренько подпрыгнут и разгрузятся вон там, на Ивана». В отдалении были слышны разрывы. Все вокруг нервничали.

Первым делом мы хотели согреться, найти что-нибудь поесть, а потом узнать, как нам попасть в Сталинград. Поскольку наши собирались оставить аэродром в Морозовской, можно было брать сколько хочешь зимней одежды и еды. Мы с Боде обеспечили себя зимней формой, войлочными сапогами и ранцами, которые мы набили хлебом и консервами, в качестве маленького подарка ребятам с нашей батареи.