Это наваждение длится всего лишь миг, но оставляет дурное послевкусие.

Встряхиваю головой, отгоняя неясную тревогу, и, смело взявшись за ручку двери, толкаю деревянную створку.

Привычный актовый зал сверкает тысячью огней, которые осыпаются с потолка, словно брызги золотистого дождя, загадочно мерцая в свете свечей. Стены украшены муляжами всевозможных фантастических тварей, то тут, то там возвышаются небольшие пирамидки из пузатеньких оранжевых тыковок, которые щерятся мне щербатыми улыбками на своих кривоватых рожицах. Музыка призывно звучит, приглашая в пляску, и некоторые парочки уже вовсю зажигают на танцполе.

Фигуры танца ничуть не похожи на те, что мне доводились видеть на наших дискотеках в приюте — иногда и детдомовцам устраивали праздничное веселье — но отчего-то кажутся смутно знакомыми. Может, по телику видела что-то похожее.

Юлалия, узрев меня, тут же тащит в общий круг, и я не замечаю, как начинаю повторять незамысловатые движения вместе с остальными, словно всю жизнь танцевала что-то похожее.

За первым танцем идет второй, потом третий, четвертый. Под конец я выбиваюсь из сил, и когда начинает играть медленная музыка, и толпа разбивается на парочки, незаметно выскальзываю и направляюсь к столу с угощением. Пить хочется ужасно, а прохладный пунш должен чудесно утолить жажду.

Но как только в моих руках оказывается стакан с вожделенным напитком, приятно холодящий стеклянными стенками пылающую жаром ладонь, мое одиночество бесцеремонно нарушают.

— Ты сюда пить пришла или веселиться? — с шутливым упреком смотрит на меня Талбот. Его глаза сверкают весельем, ворот на рубашке расстегнут на целых три пуговки, а щеки раскраснелись от жары.

— И то, и другое, и поесть, — честно отвечаю, отпивая глоточек пунша, и в наслаждении зажмуриваю глаза, чувствуя, как приятная жидкость проскальзывает в пересохшее горло.

— Потом поешь, Есения, — отбирает у меня стакан одногруппник. — Сейчас играет моя любимая песня. Идем, потанцуем!

Успеваю напоследок сделать еще пару жадных глотков, а затем меня увлекают в танец. Я очень переживаю, что оттопчу своему партнеру ноги, то и дело, сбиваясь в движении, но мое тело само знает, что делать и кажется послушным пластилином в умелых руках Талбота, хотя этот самый танец я вижу впервые.

— Ну, рассказывай! — ошарашивает меня внезапным вопросом одногруппник.

— Что рассказывать? — недоуменно хлопаю глазами, старательно повторяя шаги и тщательно следя, чтобы не наступить на ногу своему кавалеру.

— Что с артефактом, который тебе подсунули? — буравит меня взглядом парень. — Я у родителей узнал. Это могла быть дарка. Знаешь, что это такое?

Рассеянно кивнув, подозрительно прищуриваюсь. С чего такой интерес? Видимо прочитав на моем лице весь этот спектр эмоций, Тал, крутанув меня вокруг оси и снова привлекая к себе, торопливо добавляет, обнимая за талию.

— Я беспокоюсь о тебе, Есения. Мне не нравится то, что творится вокруг, и то, что ты уже во второй раз каким-то образом находишься в центре событий.

— Мне и самой это не очень нравится, — хмуро признаюсь. И хоть Тал кажется мне подозрительным своими знаниями и опекой, но интуитивно чувствую, что ничего плохого он мне не желает. — Я к ректору собираюсь пойти и рассказать о происшествии у ворот. Может, он мне поможет выяснить природу дарки и ее предназначение.

— Это ты хорошо придумала, — соглашается парень.

А я и помалкиваю о том, что придумала это совсем не я. Незачем ему знать такие подробности, и насколько близок ко мне Кейн. А вот о том, что делом займется профессор Эзофилус собственной персоной очень даже и нужно. Интуиция интуицией, но здравый смысл еще никто не отменял. Шпион где-то рядом…

После Талбота меня приглашает Стю. На этот раз танец хоть и предназначен для парочек, но фигуры в нем исполняются быстро и зажигательно. Нас обоих накрывает общее веселье и смех. Затем я танцую с Гисбертом, Гриром — так, оказалось, зовут того парня, который мне помог найти кабинет приемной комиссии и общежитие, — Хисом, Фалком.… И только тогда, я все же нахожу в себе силы вырваться из этого нескончаемого потока партнеров и, ухватив тарелку, нагруженную вкуснятиной и стакан с пуншем, топаю к небольшой лавке возле окна, всем своим видом показывая, что будет с теми, кто посмеет отобрать у бедной голодной девушки ее еду.

С сожалением откладываю полупустую тарелку, понимая, что переоценила свои силы. Основательная часть деликатесов так и осталась мною не распробована, но чувство насыщения мешает проглотить еще хотя бы кусочек.

Откидываюсь на спинку лавочки и выпрямляю уставшие ноги. О-о-о, как же мне хорошо!

Народ на танцполе продолжает веселиться, лихо отплясывая под какую-то быструю, и, скорее всего народную, мелодию, радостно дрыгая ногами в хороводе. И если б я не была настолько уставшая, сама бы кинулась к ним, настолько зажигателен этот танец, но гудящие ступни мне этого не простят.

Впрочем, я замечаю, что толпа все же существенно редеет. Некоторые, разбившись на парочки, тоже оккупируют свободные скамейки, лакомясь вкусняшками и напитками, еще часть выходит во двор подышать свежим воздухом, и только самые стойкие и неутомимые остаются покачиваться в такт звучащему медляку, как только он сменяет хороводную пляску.

Я увлеченно наблюдаю за ними, с удивлением заметив среди танцующих блондина в паре с Лавон. Вот дела! Чем это она его зацепила, или он ее? В последний раз они явно выражали друг к другу общую неприязнь. Я настолько увлекаюсь созерцанием этой странной парочки, что даже не замечаю Кейна, пока он не плюхается на свободный участок лавки возле меня.

Проследив за моим взглядом, парень вопросительно поднимает брови, кивая на этих двух.

— Если ты меня пригласишь на танец, я тебя укушу, — угрожающе прищуриваю глаза. — И так еле отбилась.

— Как скажешь, — друг поднимает вверх руки, не особо сопротивляясь. И пока я решаю обрадоваться мне его покорности или обидится оттого, что он даже не пытается настаивать, Кейн нагло протягивает руку к моей тарелке и бесцеремонно крадет у меня сразу несколько маленьких сэндвичей с паштетом.

— Эй! Это моя еда? — возмущенно восклицаю, хлопая его по наглой загребущей длани.

— Тебе что, жалко? — парень быстро закидывает в рот вкусняшку и, прикрыв глаза, медленно с наслаждением пережевывает. — Я уставший и голодный. Только-только вернулся с дежурства, а ты хлеба насущного для меня пожалела? Черствым бутербродом попрекаешь.

В его голосе сквозит обида, а в глазах плещется печаль. Я даже не сразу понимаю, что он шутит.

— Да ну тебя, — фыркаю и отдаю ему свою тарелку, а сама снова возвращаюсь к созерцанию парочек. — А о каком дежурстве ты говоришь?

— Ну, мне же нужно жить на что-то? — чуть невнятно отвечает Кейн, старательно пережевывая очередное лакомство. — Между прочим, сегодня как раз был в патруле, который охраняет участок возле твоего любимого кладбища.