— Понятно. А как быстро вы могли бы приехать в Москву? Завтра сможете?

— Нет, завтра бюджет принимаем. Только послезавтра. Что-то стряслось?

— Руководство хочет с вами поговорить. А мне нужно подготовить вас к этому разговору.

Варя поняла, что это означает. Она должна подать в отставку. Этого следовало ожидать.

— А почему вы думаете, что я к нему не готова?

— Тогда вы сильно облегчаете мою задачу, спасибо.

— Ну, вы же знаете, как я к вам хорошо отношусь. А можно спросить, почему такая спешка?

— Нельзя допустить, чтобы к этому подключились, ну… не телефонный это разговор.

— А-а, понятно…

— Значит, в среду жду вашего звонка, а в четверг увидимся.

Варю опять стало потряхивать, причем она сама не понимала отчего. Ведь она для себя уже давно решила, что после этой клоунады, которую устроили Гонзалес и президент, ей в банке больше не работать. Опять на эти рожи каждый день смотреть. Зачем? Президент ей не указ, она подчиняется Москве, она обязана защитить свое руководство хотя бы собственным опровержением. Москва получит оба доклада — Шуберта и ее, она сама уйдет с работы, избавив начальство от головной боли, и займется наконец чем-то новым. Столько лет на одном месте — это засасывает. Если не сейчас, то с каждым годом будет только труднее начать новую страницу.

— Мэтт, я все закончила. Вот тебе флэшка, читай, правь. А мне сегодня ночью надо в Москву лететь. Руководство ждет моего заявления об отставке.

— Неожиданно.

— Как сказать. Ты чего-то иного ожидал? Это же политики.

— Надеюсь, ты не очень расстроена? Закончишь эту историю — и свободна. Ты настолько smart, тебя рынок с руками оторвет. Через полгода забудешь и Шуберта, и все остальное. Слушай, у тебя есть время со мной перекусить? Сходим опять в итальянский ресторан внизу?

— Часа два есть точно.

Они болтали за ужином, потягивая красное итальянское вино. Мэтью смотрел на ее лицо в полумраке ресторана, такое спокойное, улыбающееся, и думал, что его любимый клиент не перестает его удивлять. Завтра ее выкинут с работы, хорошо еще, если спасибо скажут. А она спокойна. Это даже не воспитание чувств. Это принятие будущего с верой в свои силы. Откуда эта вера? Она не бежит от реальности, она ею… неужели управляет? Сохраняет себя в неприкосновенности, невзирая ни на какую реальность. Как было бы интересно заглянуть в ее мир. Любопытно, это от веры в себя она излучает столько тепла? Мэтью удивился этому внезапному извиву своей мысли. При чем здесь ее тепло? Он изучает необычного человека, что вдвойне интересно, потому что сначала человек показался не только заурядным, но и не слишком-то симпатичным, обычная русская баба. Но когда прошел ее шок, проявилась душа, а теперь — что особенно приятно — и дух. Обнаружить в человеке дух — это всегда в радость, есть что изучать. Но сам процесс-то изучения привычен, его путь проходит по давно знакомым вехам. При чем вдруг тепло? Откуда эта развилка? Это чувственное понятие, к познанию не относящееся. А тут это тепло, ее глаза, всегда полные азартного блеска от игры, в которую он, Мэтью, ее пустил, а сегодня грустные и теплые…

— Варя, а из чего исходит твое руководство, отправляя тебя в отставку?

— Никакого пятнышка на репутации правительства не нужно. Разбираться, объяснять кому-то, прав ли Шуберт или я… У нас есть поговорка «ложечки нашлись, а осадочек остался». И, как я слышала, мои руководители проговорили это и с президентом Инвестбанка. Ну и конечно, никто не хочет, чтобы к этому, не дай бог, подключились спецслужбы. Как те, так и наши.

— А их-то что тут может заинтересовать? С чего ты об этом заговорила?

— Так, поняла по обрывку разговора с одним весьма информированным человеком. Но это так, к слову…

— Да уж, президент банка будет рад от тебя избавиться.

— Конечно, кому же это может нравиться, что я всех заставляла — ну, конечно, с переменным успехом — носиться с Россией как с писаной торбой. Но это теперь уже не важно. Нет худа без добра. Ты сам же сказал, что давно пора возвращаться в реальный мир, делать что-то более конкретное.

— Я рад, что ты настолько правильно к этому относишься.

— Меня другое волнует. Ты как-то сказал, что это может стать и криминальным расследованием. Я тогда была в ужасе от этих слов, но за эти месяцы много про это думала. И сейчас прикидываю. Думаешь, президент достаточно просто от меня избавится? Или ему вдобавок нужно моих руководителей щелкнуть по носу и показать, вот, мол, кого они нам присылают?

— Я считаю — с оговоркой юриста, что мы ничего не можем знать наверняка, — это маловероятно. Потому что такой скандал ударит не только по твоему руководству, но и по самому президенту. Я не вижу его мотива. Ведь процесс служебного расследования закончен. На выходе вопрос, останешься ли ты работать в банке. Если нет, дело завершено. Полиция тобой никогда не интересовалась и сама по себе никогда и не заинтересуется. Зачем президенту раздувать скандал дальше? Не вижу мотива, ему самому придется многое объяснять всем остальным.

— А «композитор»? Ведь он самым тесным образом — как ты сам подчеркивал — связан с полициями всего мира. Возьмет и сольет им свой доклад. Просто от злости, что у самого ничего не вышло.

— Если у кого и есть не просто отсутствие мотива, а антимотив, так это у Шуберта, — Мэтью опять чуть свысока проигнорировал слово «композитор».

— Объясни.

— Он работал по заданию банка, своего клиента. Право собственности на доклад — только у банка и твоего руководства в Москве. Если Шуберт его сдаст налево, за спиной клиента, его попрут из «Питера, Шварца и Рабиновича». На всю фирму ляжет тень, что они сливают конфиденциальную информацию клиентов. Тогда он конченый человек в индустрии. У него мотив прямо противоположный: даже если не он, а банк тайком передаст этот доклад в полицию, рынок может подумать, что это сделал именно Шуберт. И для него наступают ровно те же последствия. Он всячески будет противиться «утечке». Нет, передать в полицию может только сам банк. Но это мы только что обсудили.

— Звучит логично.

— Ты не нервничай. Ты молодец… — Мэтью все хотел сказать что-то большее, очень хотел, но не мог поступиться принципом запрета на любые личные ремарки. За долгие годы воспитания собственных чувств это стало уже давно не самоконтролем, а естеством отстраненного от людей эстета, который наслаждается познанием людских слабостей и скрываемых пороков. Но впервые он смотрел на своего клиента со смешанным чувством восторга и испуга. Эта женщина с девичьим обликом и мудрыми глазами, такая разная все время, знает что-то, ему, Мэтью, неведомое. И это тепло, идущее от нее к нему… Оно почему-то наполняло Мэтью щемящей грустью. Хотелось сидеть и сидеть с ней, говорить и говорить… Впервые не хотелось отпускать ее от себя. — Ты звони мне в любое время, если что-то пойдет не так.

— Хорошо. Но что может пойти не так? Все уже приняли решения, включая меня. Осталась церемония подписания.